– Я и благодарен, – ответил Морис. – Я разве сделал что-то такое, отчего вы подумали иначе?

– Как вы на него смотрите. Презрение, с каким вы к нему относитесь. Как он у вас болтается на шнурке, отчаянно дожидаясь от вас хоть какого-нибудь ласкового слова. Предполагаю, вы с ним уже покончили и теперь готовы перейти на новые пажити?

Морис пожал плечами.

– Думаю, да, – ответил он. – Мне в жизни в последнее время довольно-таки некогда. А Дэш может быть… Как бы это сказать? Очень липучим. Через некоторое время это начинает утомлять.

– Могу себе представить. Вынужден отдать вам должное: вы знаете, чего хотите от жизни, и полны решимости это получить. Вероятно, я от вас мало чем отличался, когда мне было, как вам сейчас. Хотя, конечно, я был миловиднее.

Морис улыбнулся.

– Я видел снимки, – сказал он. – И да, вы были миловиднее.

– Значит, это всё? – спросил Гор. – Быть писателем. Это всё, чего вы когда-либо хотели? Больше ничего нет? – Морис помедлил, и Гор заметил, как он прикусил себе губу. Где-то во всем этом какая-то слабость, щель в латах этого мальчика? – Ведь есть что-то еще, не так ли? – произнес он. – Вы хотите чего-то еще? Я вас было принял за человека совершенно целеустремленного, но нет. Расскажите, я заинтригован.

– Вы будете смеяться, – сказал Морис.

– Не буду.

– Это покажется нелепым.

– Возможно. Но мне нынче все кажется нелепым.

– Мне бы хотелось ребенка, – произнес Морис.

– Ребенка?

– Да, ребенка.

Гор откинулся на спинку кресла, глаза у него широко распахнулись.

– Ребенка? – повторил он.

– Господи, что в этом необычного?

Гор уставился на мальчика, не очень понимая, как ему относиться к такому заявлению.

– Мне казалось, я вижу вас насквозь, – наконец выговорил он. – Но, должен признать, такого я не ожидал. Зачем же вообще вам ребенок? Что хорошего может принести кому-то вопящий младенец? Они требуют мгновенного внимания. Щеночек – это я бы еще понял. Но ребенок? В самом деле?

Морис покачал головой и улыбнулся.

– Вы не поймете, – сказал он. – Вам, очевидно, ребенка никогда не хотелось.

– Мне даже не нравится проходить мимо них на улице. Детям в “Ла Рондинайю” вход запрещен.

– Ну вот пожалуйста. Впервые вы увидели меня сутки назад, Гор. Не стоит считать, будто вы меня понимаете. Вы не понимаете.

– Ладно. Но вам же известно, как говорят в Италии, да? Quando dio vuole castigarci, ci manda quello che desideriamo.

– Что означает?..

– Когда боги желают наказать нас, они отвечают на наши молитвы.

Повисло долгое молчание – ни один из мужчин, похоже, не рвался его нарушить. Гор едва ли мог припомнить, чтобы кто-то из его коллег-писателей за эти годы вообще заговаривал о детях. Даже женщины. Особенно женщины.

– Что ж, – наконец произнес он, не желая уходить из комнаты, покуда все еще вел игру с отрывом в очко. – Знаете, вчера я долго не спал.

– Вот как?

– Да, я решил прочесть ваш роман.

Морис сел теперь на кровать и провел рукой по подбородку – вид у него был немного встревоженный.

– Ладно, – произнес он. – И что вы о нем думаете?

Гор несколько мгновений смотрел в потолок, словно бы обмозговывая ответ.

– Вы хорошо пишете, – сказал он. – У вас отлично получаются места. Диалоги звучат достоверно, пусть даже вам трудно было воссоздавать их с такого расстояния во времени и географии. Я с этим тоже мучился в “Бёрре” и “Ликольне”, но вы справились успешно. Быть может, вы немного чересчур пристрастны к аллитерациям, и вам явно никогда не попадалось существительное, которое, по вашему мнению, не выглядело бы лучше, если его обрядить в прилагательное. Но в книге чувствуется сильный эротический заряд, и это очень действенно. Тот эпизод, где Эрих и его друг отправляются на озеро и Оскар раздевается, вполне возбуждает на чисто физическом уровне.

– Мне хотелось написать Оскара Гётта бесстыжим в таких вещах.

– Я прочел его не столько бесстыжим, сколько горделивым. Но еще и немного наивным. Ему б и в голову не пришло, что Эрих желает к нему прикоснуться. Мне понравилось, когда оба они потом проснулись на берегу, возбужденные, и не поняли толком, как им воспользоваться этим мигом. Да, это хорошая книга, на самом деле мне в ней нечего критиковать. Немудрено, что она у вас так неплохо пошла.

– Спасибо, – сказал Морис; судя по виду, ему стало легче. – Очень важно услышать от вас такое.

– Почему?

– Простите?

– Почему это очень важно?

Морис пожал плечами, как будто ответ настолько очевиден, что едва ли имеет смысл на этом задерживаться.

– Ну, потому что вы – это вы, разумеется. А я – всего лишь я.

– И что же значит мне быть мною, а вам – вами? Что, по-вашему, разделяет нас, помимо сорока лет разницы в возрасте?

– Вы – значимая фигура в литературе двадцатого века. Вас будут помнить.

– Ой ли?

– Да, я думаю. Я в этом уверен.

Гор улыбнулся.

– Дэш мне сказал сегодня что-то подобное, – произнес он. – Хотя, если честно, мне насрать, будут меня помнить или нет.

Морис тоже улыбнулся и покачал головой. Зубы его бело блестели.

– Я в это ни мгновения не верю, – сказал он.

– Sic transit gloria mundi, – отозвался Гор.

– “Вся слава мимолетна”. Эрих как-то раз мне точно такое же сказал. Когда мы были в Риме.

Улыбка Гора слегка поблекла. Он не рассчитывал, что мальчик знает смысл этих слов. Да и не получал он удовольствия, повторяя чужие реплики. Ему нужно быть первым, всегда и во всем.

– Вчера ночью, – произнес он.

– Что такое?

– Наверное, часа в три-четыре. Я дочитал и выключил свет. И тут произошло нечто очень странное.

Морис поглядел на него, лицо – под контролем.

– И что же это было? – спросил он.

– Очень тихо дверь в мою спальню отворилась, и появилась фигура, облаченная лишь в красный купальный халат. Он закрыл за собой дверь и прошел к окну, после чего повернулся и посмотрел сверху вниз на меня. Я открыл глаза – мне было непонятно, не во сне ли я заблудился. У меня в прошлом бывали такие сны, знаете. О мальчиках, кого я знал, мальчиках, которых не знал никогда, и тех мальчиках, с кем хотел бы познакомиться. В общем, лунный свет падал в комнату так, что фигура оставалась освещена лишь отчасти, но потом он скинул халат, тот упал на пол, и он под ним был наг – не тело, а произведение искусства. Его мог бы лепить Микеланджело – и все равно скульптору не удалось бы передать всю его красоту. Яростная четкость грудных мышц. Такой подтянутый живот. Внушительный член между ног у мальчика – очевидно, готовый предложить наслаждение, если подать ему сигнал согласия.