Губы стрелка скривились в страшной гримасе, выплевывая дышащие злобой слова:

– Ну что, суки червивые, посчитался я с вами?! Говорил же – за мной не заржавеет!

– Казаки!!!

Истошные вопли и заполошная стрельба кругом привели Артемова в полное смятение. Умом он понимал, что его молитвы и страдания услышаны на небесах, но вот душа просто вопила, что в такой запарке тело запросто может получить убийственную дозу свинца.

И только Родион об этом подумал, как лошади понеслись, дико всхрапывая, куда-то в неизвестном направлении. Однако поездка вскоре прекратилась – сильный толчок, и Артемов почувствовал невесомое и блаженное состояние полета, которое через мгновение закончилось приземлением на что-то мягкое.

– Ип-тыть!

Лицо залепило снегом, и первым делом Родион вытер его об это мягкое и, судя по всему, теплое. Проморгал глаза с трудом и сразу же скрючился в рвотных позывах – под ним лежало тело караульщика, что сидел рядом с ним всю поездку и бережно поддерживал за локоть.

– Твою мать!

Вот только теперь этот заботливый молодой красноармеец, что еще минуту назад шутил и радовался солнцу, был мертвее мертвого – половина лица представляла собою окровавленное месиво.

«Пуля попала ему в основание затылка, а отсюда она вышла. Хорошо, что не выше, иначе бы меня всего заляпало…»

Мозг одним краешком спокойно проводил аналитическую работу, зато всей массой предавался другому делу, давая отчаянные команды телу извиваться в поисках спасения.

Однако ремни, коими его повязали в Гужире (хотя перед этим щедро наделили полным стаканом спирта), стянув локти, дабы кисти не затекли в дороге, оказались на диво крепкими, а потому распутаться не было ни малейшей возможности.

«Писец, мохнатая полярная лисица! Так и хлопнуть ни за грош могут! Тут под пулю угодить запросто можно!»

Мысль пробежала в мозгу очень быстро и тут же сменилась на другую, от которой все его крепкое тело покрылось ледяными мурашками и затряслось в жесточайшей лихорадке.

«Если бы чуть левее прицелились, то это бы мне сейчас череп раскололо! Мне, и никому другому!»

Вот тут Родиону стало по-настоящему жутко, и он вдавился в снег насколько можно было глубже, подсознанием чуя, что в прижавшегося к земле человека попасть чрезвычайно трудно, в отличие от сидячего, и тем более стоящего на ногах.

Неожиданно почти рядом с ним, чуть ли не над ухом раздался оглушительный выстрел, затем второй. Артемова чуть ли не подбросило на месте от неожиданности, и не будь он связанным, то вскочил бы на ноги. А так только повернул лицо, трясясь от страха.

В трех шагах от него лежала перевернутая кошевка, на которой его везли. Лошади истошно бились в упряжке, пытаясь встать на ноги, у рыжей из шеи толчками вылетала густая струя алой крови.

«Пулей конягу зацепило, оттого меня и вышвырнуло!»

Мозг, как всегда, спокойно дал подсказку, а глаза впились в торчащий из-за кошевки ствол винтовки. Второй конвоир и возница уцелели и сейчас в кого-то стреляли, почти не целясь, лихорадочно передергивая затворы винтовок, что лязгали с периодичностью хорошо отработанной машины.

И вот бы Родиону закрыть свои глаза и не смотреть в их сторону! Но нет, именно его затравленный взгляд привлек внимание красноармейца, что сидел в кошевке напротив него.

– Надо же?! Уцелела белогвардейская морда!

Боец посмотрел на него с удивлением и нескрываемой ненавистью, затем злобно оскалился.

– Щас я тебя к Колчаку на свидание отправлю!

Он навел на Артемова винтовку, прицелился и нажал на крючок. Время словно замедлило свой ход, а кадры жизни лениво поползли, будто поставленные с нормального на самый тихий ход.

Родион видел, как палец нажимает на спуск, слушал щелчок бойка, но сделать ничего не смог – все тело сковал смертный ужас. Вернее, не все – он почувствовал, как неожиданно расслабились у него все мышцы внизу, и ощутил теплоту, что стала исходить из его тела.

Щелк…

– Твою мать!

Красноармеец смачно выругался в три загиба и дернул затвор винтовки – патрон вылетел на снег.

Осечка!

– Ах ты, падло! Ну, белогвардейская сволочь!

Конвоир выхватил из шинели обойму из пяти патронов и вставил их в магазин сверху, оттянув блестящий на солнце брусок металла. Затем выдернул металлическое крепление из-под донцев гильз и с громким лязганьем, от которого душа, вопя от ужаса, убежала уже в пятки, закрыл затвор.

Говорят, что человек в такие последние для него секунды просматривает перед глазами всю свою жизнь. Родион ничего такого не видел, он уставился в черный зев винтовочного ствола, не в силах отдать своему окаменевшему телу команды хотя бы закрыть глаза, чтобы не видеть вспышки и того комочка раскаленного газами свинца, что разнесет ему напрочь всю голову. Лишь только одна мысль на мгновение заполонила весь его вопящий в ужасе разум:

«Боже, я хочу жить!!!»

– Лежи, ваше красное благородие! Лежать, кому говорю, скотина приблудная!

Тело взвыло звонким криком. Пахом стиснул зубы и прокусил себе губу, стараясь сдержать стон от чудовищной боли в руках. Но он предпочел бы совсем сойти с ума от истязаний, чем жить после той чудовищной ошибки, которую сам же и совершил.

Близость казачьего поселка Тибельти сыграла над всеми злую шутку – видимые вдали крыши домов, где была расквартирована целая караульная рота, заставили забыть о привычной осторожности.

Он с тремя бойцами передового дозора отправился на проверку стойбища, хотя присутствие командира отряда не требовалось. Да и возницы стали шибче нахлестывать лошадей, а те, почуяв близость скорого отдыха, сами добавили хода. Подтянулся следом и отставший арьергард – и все сбились перед юртами в одну большую кучу, на что и рассчитывали казаки, устроившие им тут засаду.

Все просчитали, сволочи!

– Ну, вот и все, теперь не подергаешься!

Казак встал с его спины, и Пахом, извернувшись, тут же попытался перевернуться. Не удалось – связали полузадушенным и качественно, не обращая внимания на разворачивающийся бой. Но зато стало видно все, что происходило на узкой равнине в урочище Иркута.

Спереди и сзади красноармейской колонны вынырнули две группы казаков, с полдюжины шашек в каждой. Сноровисто и быстро развернувшись в две жиденькие лавы, станичники с диким воем устремились в атаку.

Со стороны бурятского стойбища еще полдесятка желтолампасных казаков осыпали пулями сгрудившуюся в двухстах шагах колонну, а теперь пошли в атаку, проваливаясь унтами в снегу.