Дженна вышла из номера и на цыпочках прокралась к своей двери. Горничная-китаянка с тележкой чистого белья покосилась на нее равнодушно. Еще бы, ее глаза и совесть привыкли и не к такому.

Задача номер один: заглушить угрызения совести. Надо придумать что-то такое, что позволит ей смотреть в зеркало без желания отхлестать себя по щекам и подставить лицо еще кому-нибудь для того же самого.

Задача номер два: придумать, как дальше разговаривать с Морганом. Жизнь и так рискует превратиться в ад.

Морган перевернулся на живот. Простыня была теплой. Подушка пахла духами. Ваниль и жасмин. Морган улыбнулся сквозь сон: так пахнет сказка. Так пахнет Дженна.

Дженна…

Морган открыл глаза: ее не было.

Черт! Он прислушался: в ванной — тишина. Ее вообще нет в номере.

Раздался стук в дверь.

— Да?!

Морган не успел благословить небеса за то, что ему вернули Дженну так быстро: на пороге возник молоденький парнишка в форменной одежде отеля:

— Для вас заказан завтрак, сэр! — с испуганной улыбкой оправдался юноша.

— Я не заказывал.

— Мисс Дженна Маккалистер заказала.

— Хорошо. — Имя Дженны действовало на него как бальзам. — Чаевые включите в счет…

— Да, сэр. Приятного аппетита. Мисс Маккалистер просила напомнить, что до вылета чуть более часа. Такси будет ждать через пятнадцать минут.

— Спа…

Дверь уже закрылась.

Какого черта она не пришла сама? Собирается, наверное, успокойся, Морган.

Завтрак был накрыт на одного. Одна тарелка с болгарским омлетом. Тосты. Масло. Одна чашка для чая и маленький чайник.

Морган ощутил, как внутри него пустота ширится и превращается в бездну. Он огляделся в поисках сотового, заметил его, вскочил с постели, схватил телефон. А что ей сказать? Ведь если она ушла вот так, тихо и незаметно, значит, на то были какие-то причины?

И нужно знать, что это за причины, чтобы строить дальнейшее общение.

Морган отложил телефон. До приезда такси осталось минут десять. На кой черт ему этот омлет?!

Безумно хотелось разбить что-нибудь, ну хотя бы метнуть в стену крышку от тарелки, но, во-первых, Морган не хотел, чтобы горничная потом костерила его свиньей и хамом, а во-вторых, пока вроде бы и повода не было. Ведь предчувствия — это только предчувствия. Слава богу, у мужчин не такая тонкая интуиция, как у женщин, может, она, дура, и ошибается…

Морган провел две минуты под холодным душем, замерз, но не взбодрился. Зато перестала гудеть голова, это уже что-то. Омлет он трогать не стал принципиально, но чашку чаю выпил. Он надел те же вещи, что были на нем вчера, чтобы не упаковывать по новой чемодан, и рысью покинул номер.

Дверь в номер Дженны была открыта, там уже суетилась горничная. Морган подозвал ее, сунул двадцатку за уборку своего номера, но спросить, в каком настроении покидала номер соседка, не решился — язык будто примерз к нёбу.

Дженна ждала его в такси. Рядом с ней на сиденье красноречиво громоздилась дорожная сумка.

— Доброе утро, Дженна.

— Доброе утро…

Не «мистер Фримен», но и не «Морган».

Он хотел поцеловать ее, но вместо этого пожал руку. По лицу Дженны он ничего не мог прочесть: оно было спокойным и сосредоточенным, как если бы она перечитывала конспект по высшей математике. Ни следа той мягкости и нежности, которым оно светилось вчера.

Морган сунул чемодан в багажник и сел на переднее сиденье.

Заметил, что вчерашний мелкий дождик сегодня усилился и барабанил по стеклу упругими струйками.

Глупо начинать важный разговор, сидя спиной к человеку, с которым нужно поговорить. Да и что сказать? Что это была лучшая ночь в его жизни? Что он благодаря ей, Дженне, и ее внутреннему огню вновь почувствовал себя живым, сильным, готовым пылать как факел? Что это было для него сакраментальным событием, из тех, которые подводят черту под всей прошлой жизнью?

Это все правда. Но Морган очень боялся расплескать всю свою горячую нежность, ударившись грудью о холодную кирпичную стену.

Одно ясно точно. Дженна не выглядит счастливой.

В аэропорту было много суеты: они едва не опоздали на регистрацию и уселись в самолет за десять минут до вылета.

— Дженна, нам надо поговорить. — Морган уже не мог думать ни о чем другом, и то, что его дыхание сбивалось, его не особенно волновало.

— О чем?

Боже! И она еще спрашивает, о чем? Для нее это что, в порядке вещей? У нее каждый день бывает такое? Или то, что для него было упоительной симфонией, для нее прозвучало, как пара аккордов?

— О нашем вчера.

Она помолчала.

— Я хочу, чтобы ты знала, что…

— Не надо, мистер Фримен, к чему оправдываться? Такие вещи случаются. Мы сначала очень устали, потом расслабились, нам было хорошо… Меньше всего мне хочется, чтобы вы думали, что теперь у вас передо мной какие-то обязательства.

Морган почувствовал себя так, будто на него вылили целую кастрюлю кипятка.

Обязательства… Такие вещи случаются… Значит, все-таки — случайный секс?

— Что ты… — Морган изначально не был уверен, что его одеревеневшие губы и язык сейчас способны правильно воспроизводить звуки, но получилось неплохо. — Это было… естественно. Если я чем-то обидел тебя…

— Нет-нет, что вы. — Она улыбнулась. — Мне не на что обижаться.

Хорошо, хоть тут не кривит душой.

В динамиках зазвучало автоматическое объявление — все то, что говорят перед началом полета: приветствуем, пристегните ремни, температура, давление…

— Значит, ты хочешь, чтобы все осталось по-прежнему? — спросил он, когда смолк приятный механический голос. У него самого голос был механический, вот только что не приятный.

Дженна кивнула и улыбнулась.

Морган еще не знал, возможно ли это. Но ради нее он готов был попробовать. Надо было.

Он стиснул зубы. Худшая из женщин была его женой. Лучшая из женщин даже любовницей ему не захотела стать. Значит, заслужил…

Дженна думала, что больше никогда в жизни не сможет летать на самолетах. Она будет ездить в поездах, на автобусах, на машинах, плавать морем — но в самолет не сядет. Потому что нельзя возвращаться в место, где тебе было настолько плохо.

Она держалась молодцом — сказывались опыт и врожденная выдержка. Она улыбалась Моргану, была невозмутимо спокойна, разве что чуть бледнее обычного, читала газету (отдельно проследила, чтобы держать ее правильно, а не перевернутой) и ела курицу-гриль в больших количествах. Мелисса бы сказала, что последнее — это концентрированное самонаказание. Да, Дженне хотелось отравиться, броситься вниз головой с высоты птичьего полета, умереть от разрыва сердца и уехать в Африку с Корпусом мира. Одновременно. Ни одно из желаний не возобладало.