– О чем ты говоришь? – Исгерд, выйдя вперед, кладет ладонь на плечо Витарра; тот смотрит на нее так, словно бы на него положили змею, не иначе. – Наследником конунга была лишь Ренэйст, а теперь ее нет подле нас. Иных наследников конунг не оставил!

Ньял улыбается широко. Так улыбался он на поле боя в краю Солнца, когда горячая кровь оросила его лицо. Он готов биться до конца.

– Наследницей своей признал Ганнар конунг дочь свою, да только каждому ведомо, что звалась бы она кюной. Неужто никто из вас так и не подумал, что не дочь свою сделал он наследницей, а того, кому отдаст она свое сердце?

От мысли этой Хейд становится жарко. Надо же, кто бы мог подумать, что в пламенной этой голове могут возникнуть подобные мысли? Хейд оборачивается, смотрит за спину других воинов, стремясь найти взглядом Медведя. Молчаливый с самого момента возвращения, Хакон выглядит изумленным, не зная, что ответить на пламенные речи Ньяла. Ярлы смотрят на него, окидывают взглядами оценивающими, словно бы взвешивая что-то в своих головах.

На одной чаше весов – Витарр. Братоубийца, мальчишка с дурным нравом и грязной кровью, вместе с которой по жилам его течет кровь древнего рода. На другой чаше – Хакон. Мальчишка, коего конунг привез из набега. Берсерк родом из никому не известного края, еще бо́льший чужак, чем Витарр, но знако́м почти всем воинам по битвам, в которых успел принять участие.

Каждому ведомо, как сильно любила его Ренэйст и как сильно любил ее в ответ он. Если бы конунг хоть на мгновение сомневался в том, что из Хакона выйдет хороший конунг, то никогда бы не позволил ему быть подле своей дочери.

Хакон и опомниться не успевает, как Великий Чертог наполняют крики:

– Конунг сделал свой выбор!

– Гори род Волка синим пламенем!

– Среди нас уже есть конунг!

Так и сужается выбор лишь до двух претендентов на трон. Витарр настроен воинственно, одного его взгляда достаточно, чтобы стало ясно, сколь сильно разгневан он вмешательством Ньяла. Если бы только не вложил он эту мысль в головы других северян, все сложилось бы совершенно иначе. Олафсон, поймав на себе полный ненависти взгляд Братоубийцы, улыбается широко.

Хакон, словно бы опомнившись от сна, отвечает громко:

– Мне нужна была женщина, а вовсе не титул. Сейчас величайшая моя драгоценность покоится на дне морском, и нет мне дела до того, кто отныне будет зваться конунгом. На кого бы ни указали вам боги, это точно буду не я.

Ньяла, видимо, такой ответ не устраивает. Он собирается сделать все, что в его силах, для того, чтобы конунгом стал кто угодно, но только не Витарр. К тому же поддержка ярлов и других воинов пьянит его, лишь сильнее убеждает в том, что он прав. Хейд хмурится; ей не нравится то, к чему все это ведет.

В поддержку Ньяла выступает один из ярлов:

– Ренэйст была дочерью своего отца. Она с особым рвением стремилась оправдать его ожидания и стать наследницей, которой Ганнар мог бы гордиться. Вряд ли была она довольна, узнай о том, что ты отказываешься от той судьбы, для которой тебя выбрали.

Лицо Хакона принимает звериные черты. Он поднимается со своего места, гневно рыча, скалит зубы и крепко стискивает кулаки. Люди, стоящие подле него, стремительно расходятся в стороны, не желая оказаться на пути его гнева.

– Ренэйст, – сквозь зубы произносит Хакон, – помогла Витарру пробраться на борт драккара лишь потому, что искала возможность вернуть ему это бремя. Она никогда не хотела становиться наследницей Ганнара, и, когда возникла возможность очистить имя брата в глазах отца, воспользовалась ею. Не смейте говорить о ней то, что вам не ведомо. Вам было видно то, что она хотела, чтобы вы увидели, но я знаю ее гораздо лучше вас. Моя Ренэйст желала себе совершенно другой судьбы. Как бы то ни было, мне не нужен титул. Мне нужна была только моя Волчица.

– Хочешь или нет, – продолжает Ньял, – но конунг доверял тебе, поэтому позволил тебе быть с Ренэйст. Если ты считаешь, что мы не тоскуем по ней, то ты ошибаешься, – на этих словах он поднимает вверх руку, сняв с предплечья кожаный наруч и задрав ткань одежды, показывая грубый шрам, оставшийся от ритуала братания, – она была мне сестрой, и потеря ее тяжела для меня. Но конунг выбрал тебя, Хакон, Ренэйст выбрала тебя, и потому единственный конунг, за которым я готов пойти, – это ты, Медведь.

Старшие его братья поддерживают Ньяла, и Олаф ярл бьет себя кулаком по груди, восклицая:

– Звездный Холм пойдет за Хаконом!

Ульф, сделав шаг вперед, повторяет этот жест.

– Род Кита пойдет за Витарром!

Их спор прерывает голос, полный довольства и злой усмешки:

– Сколь радостно мне наблюдать за вашими склоками.

Великий Чертог погружается в звенящую тишину, и из тени выходит под удивленные взгляды Святовит, владыка над солнцерожденными. Его появления никто и не ожидал. Как мог покинуть он незаметно Дом Солнца? Кто впустил его в Великий Чертог? Столь ли сложно было ведуну войти в величественные эти своды? Никто не смеет ему и слова сказать, пока Святовит выходит вперед, остановившись практически возле Хейд. От его близости ей становится совершенно неловко, Ворона отводит взгляд, чувствуя, как начинает нервничать.

– Поскольку Дом Солнца кормит всех вас, – начинает ведун, сложив руки перед собой и сжав запястье одной руки ладонью другой, поднимая подбородок вверх, – то, как его старейшина, считаю, что имею полное право отдать свой голос за одного из выбранных претендентов.

Взоры всех собравшихся устремляются к Йорунн. Кюна молчит, поджав губы, после чего, выдохнув медленно, словно сдаваясь, произносит:

– Мы слушаем тебя, Святовит. За кем пойдут солнцерожденные?

Немыслимо! Спрашивать у рабов, кого они хотят видеть своим конунгом! Разве такое возможно? Дети Луны привозят детей Солнца в этот холодный край исключительно в качестве рабочей силы, обеспечивающей их пропитанием, кто дал им право голоса?

Кюна дала. Йорунн смотрит на него в ожидании ответа. Губы Святовита тянутся в победоносной улыбке.

– Дом Солнца пойдет за Витарром.

Гневные голоса ярлов становятся только громче. Беспокойно вьются они под самыми сводами Великого Чертога, побуждая к новым склокам. Поддержка Дома Солнца уже многое значит в их споре – коль Святовит столь нагл, дети Солнца и вовсе могут отказаться кормить их, пока конунгом не будет выбран тот, кого они желают видеть. От одной только этой мысли бросает в дрожь.

Если солнцерожденные поймут, какую власть они на самом деле имеют, то тогда им всем будет тяжко.

– А как же ребенок?

Голос Ове едва слышим в наступившем шторме криков и недовольств, но, даже слабый и измученный, имеет он такую силу, что каждый обращает на Товесона свой взгляд. Воины и ярлы смотрят на него в изумлении, словно бы не понимая, о чем говорит он, и Ове, сделав над собой усилие, поднимается на ноги, держась за плечо своего отца. Тове ярл крепко придерживает своего наследника, когда Ове, поморщившись от боли, накрывает рукой повязку, скрывающую пустую глазницу. Совладав с собой, наследник рода Змея расправляет плечи, проговорив громче: