– Разве может любовь обладать такой силой?

Она не ждет, что берсерк ей что-то ответит. Развернувшись, Хейд хочет как можно скорее уйти прочь, не понимая, для чего вообще подошла к нему. Это был первый раз, когда они заговорили друг с другом, и что-то подсказывает ей, что и вовсе последний. Она не умеет утешать и поддерживать людей. Это не ее стезя. Признаться, она даже до конца не уверена, что именно умеет.

Возле самого выхода из Великого Чертога цепкие пальцы хватают ее за локоть и тянут в тень вековых колонн. Хейд прижимается к ней спиной, поднимая взгляд на мать. Исгерд прожигает ее зелеными радужками, кривит губы, складывая руки на груди и смотря на дочь презрительно сверху вниз.

– О чем ты говорила с ним?

– Ни о чем. Пыталась поддержать. Он опечален гибелью Ренэйст, и происходящее лишь сильнее погружает его в пучину отчаяния. Я… Я подумала, что могу поддержать его.

Исгерд молчит, и Хейд не смеет отвести от нее взгляд. Она прекрасно знает, что будет наказана за такое проявление неподчинения. Хейд знает это слишком хорошо.

Ярл сама отводит от нее взгляд. Она смотрит в спину Хакона, что все так же сидит за столом, опустив голову, и цедит сквозь зубы:

– Внезапно объявившийся ребенок ублюдка спутал мне все планы. Что же, придется действовать иначе, – Исгерд вновь смотрит на дочь, – и ты мне в этом поможешь. Я хочу, чтобы ты сблизилась с ним.

Хейд словно бы окунают в холодную воду. Она смотрит на мать с испугом, отказываясь верить в то, что та только что сказала ей. Покачав головой, Ворона отвечает дрогнувшим голосом:

– Я не понимаю… Сблизилась? – Исгерд приподнимает брови, и одного этого жеста хватает Хейд для того, чтобы понять, в каком именно смысле она должна сблизиться с Хаконом. – Мама, прошу, я не могу. Его чувства к Ренэйст сильны, он до сих пор не смирился с утратой…

Исгерд хватает ее за подбородок так резко, что Хейд невольно вскрикивает – и замолкает, крепко зажмурившись. Острые ногти матери впиваются в кожу, причиняя боль, но она не смеет возразить. Никогда не смела.

– Чувства? – насмешливо тянет Исгерд. – Глупая ты девчонка. Раз так переживаешь, то и поможешь ему смириться с утратой. Мужчинам, дорогая, абсолютно нет никакой разницы в том, какую женщину им желать. Витарр казался мне добычей более легкой, но под возникшие обстоятельства нужно подстраиваться. Поэтому…

Исгерд поддается ближе и шепчет Хейд на ухо. Ее горячее дыхание обжигает кожу, заставляет молить богов о спасении.

Пожалуйста. Нет. Только не это.

– Я хочу, чтобы ты соблазнила Хакона и понесла от него дитя.

– Ты не можешь быть серьезна.

Она смотрит на мать внимательно, словно бы надеется на то, что сейчас Исгерд рассмеется, хлопнет ее по плечу и скажет, что не ожидала, что дочь ее окажется такой доверчивой. Поверить в подобное, ну надо же! Исгерд ведь ее вовсе не так воспитывала, откуда в ней такие мысли? В конце концов, Хейд – ее дочь, и Исгерд позаботится о ней.

Но Исгерд не спешит разубедить ее. На ее едва ли не умоляющий взгляд она отвечает безразличием, ледяным неодобрением. Хейд жалеет, что открыла рот и сказала хоть слово. Сейчас Исгерд заставит ее пожалеть об этом.

– Я выразилась неясно? С каких пор у тебя появилось право оспаривать мои решения?

Ее голос давит на нее. Плечи Хейд опускаются, ей хочется сжаться и исчезнуть, лишь бы не попадаться матери на глаза. Временами она даже сомневается в том, что Исгерд родила ее самостоятельно. Быть может, ложь ее зашла настолько далеко, и на самом деле Хейд ей вовсе не дочь? Может, она откупилась от какой-нибудь несчастной матери и, подобно темным существам из старых сказок, похитила младенца, которого выдала за свое дитя?

Если бы не была Хейд ее отражением, то тогда она бы смогла воспринять это за чистую монету. Но, глядя на себя, Хейд снова и снова видит в своих зрачках мать – и это ее пугает.

Они продолжают стоять под сводом колонны даже тогда, когда Великий Чертог пустеет окончательно. Уходящего Хакона ярл провожает особенно хищным взглядом, имея на Медведя свои планы. Захочет или нет, но он уже втянут в коварную ее игру и будет в ней таким же инструментом, как и сама Хейд. Ворона хочет его окликнуть, попросить о помощи, сделать все, что угодно, лишь бы это прекратилось, но тень Исгерд впечатывает ее в колонну, заставляет ноги прорасти корнями сквозь каменный пол Великого Чертога прямо в промерзлую почву.

– Прошу тебя, пересмотри свое решение. Ты не слышала, как Хакон говорит о ней. Он уверен в том, что Ренэйст жива, и ни за что не станет смотреть на других женщин. Не представляю даже, как после произошедшего смогу…

– Меня не волнует как, – перебивает ее Исгерд, поднимая вверх выпрямленную ладонь, и этого достаточно для того, чтобы заставить Ворону замолчать. – Разве я спросила у тебя, как именно ты сделаешь то, что я тебе сказала? Мое дело сказать, твое – исполнить. В свое время я родила тебя, и ты, – протянув руку, Исгерд приподнимает лицо дочери за подбородок, смотря в ее зеленые глаза, такие же, как собственные, – должна быть мне хоть в чем-то полезна.

Значит, она была рождена лишь для того, чтобы быть полезной? Иного предназначения в ней нет? Хейд была уверена, что дети могут быть зачаты лишь из любви, но, видимо, она излишне наивна. С такой матерью, как Исгерд, о таких вещах и вовсе лучше не думать. Забыть о них и больше никогда не вспоминать.

Не в силах выдержать ее взгляд, Хейд опускает голову, и ярл строго цокает языком. Резко отдернув руку, словно бы ей в одно мгновение становится противно прикасаться к собственной дочери, Исгерд разворачивается, направляясь в сторону дверей Великого Чертога, останавливаясь перед самым выходом и, обернувшись через плечо, говорит с холодным безразличием:

– Будь любезна, сделай хоть что-то в своей жизни правильно. Не заставляй меня еще больше жалеть о том, что я дала тебе жизнь.

Эти слова ранят сильнее, чем она могла бы подумать. Хейд смотрит на двери, что закрываются за материнской спиной, и не может найти в себе силы сделать хотя бы вдох. Коль Исгерд уже жалеет о том, что дала ей жизнь, то для чего Хейд стараться? Есть ли хоть малейший смысл в чем-либо, что касается ее?

Выдохнув резко, она срывается на бег, распахивая двери Великого Чертога и ступая в лунную ночь. Хейд бежит так быстро, как только может.

Слова матери набатом звучат у нее в голове, заставляют сердце биться чаще от ужаса. Слезы обжигают лицо, застывают на морозе крошечными лезвиями, вспарывая кожу, но нет ей до этого никакого дела. Она так быстро бежит, что даже не чувствует холода. Ее теплый плащ брошен где-то в Великом Чертоге, но у Вороны нет ни желания, ни сил туда возвращаться.

Она хочет сбежать. Скрыться. Исчезнуть.