Магде, особенно после смерти отца, хочешь не хочешь, приходилось иногда спускаться в село. Она варила мыло, которое отбеливало любое полотно, делала закваску из хмеля, липы и кукурузной муки, от которой тесто лучше всего всходило, а хлеб долго оставался свежим. Умела лечить скотину от змеиного укуса, и ее всегда звали на помощь, если в загоне для скота или в хлеву начиналась какая-нибудь болезнь. Отзывалась она всегда. Закатает рукава, потребует принести, что ей надо, чаще всего только что вскипевшую воду, достанет из сумы целебные травы, завяжет юбку сзади узлом, встанет на колени и принимается за лечение. А иногда, бывало, пожмет плечами и уйдет со словами:

– На все воля Божья. Если не время умирать, выздоровеет.

Запросы у матери и дочки были скромными, но благодаря знаниям и трудолюбию Магдалины всего у них было в достатке.

Всем односельчанам она помогала, а они за глаза называли ее ведьмой. И побаивались ее. Но она знала, что встречи и с ней, и с Марикой старается избежать каждый.

Кое-кто из более решительных женщин иногда спрашивал:

– Это что ж, девочка-то у тебя немая, что ли? Знай молчит да так смотрит, прямо страх берет!

Магда отводила глаза и старалась поскорее уйти.

А когда Марика в первый раз запела, стоя перед домом лицом к селу, люди не сразу поняли, что происходит. Было ясно, откуда доносится песня, но вот кто поет?

Дети побежали вверх на холм, на звук голоса, и увидели и подтвердили – поет Марика. Немая Марика.

Пела она какую-то жалобную песню, слов которой они не поняли.

– Как это она дочку петь научила? От Магды и слова не дождешься, смеха не услышишь, а о песнях и говорить нечего!

– Девчонка маленькая, худенькая, а голос большой, сильный.

Ненадежная память кого-то из сельских стариков вытолкнула на поверхность рассказ о том, что Обрен, дед Марики, немым был не всегда, что там, за горой, в деревне, где он родился, каждый знал, какой у него дар певца. До тех пор, пока гром не ударил в дерево, под которым он спрятался от грозовой тучи. И если бы пастухи его тут же не закопали в землю, тот день стал бы для него последним. Однако он вернулся к жизни, вот только потерял голос, да и слух тоже. И вскоре решил покинуть свои края, оставив там все кроме воспоминаний, и поселился здесь, в их селе. Той же осенью поехал в город на ярмарку – продавать веретена и деревянные ложки. Это было его первой поездкой.

Веретена продал, вернулся с женой и остался в доме на холме.

– Когда она запела, и на кладбище слышно было!

– Как бы Обрен на радостях из мертвых не встал!

Через какое-то время Марика запела снова. Откуда-то она знала много песен, но все были одинаково грустными, и поэтому казалось, что поет она всегда одну и ту же.

Вскоре разнесся слух, что ее пение и голос, потрясавший всякого, кто его слышал, притягивают в их село зло. Она запоет, а голос разливается над домами, до самого кладбища. Начали люди жаловаться, что в сон к ним являются мертвые, которым теперь и в могилах покоя нет. И кто знает, не захотят ли они селу какой вред нанести.

Заговорили о порче. Издохнет у кого-то скотина, и тут же:

– Ну вот, видишь?..

Умрет кто-то от старости, когда пришло его время, скажут:

– Марика-то не зря пела.

Начнется град, опять: «Марика!»

Всякий раз, стоило ей запеть, как стар и млад с тревогой оборачивался в сторону их дома. Кое-кто даже осенял себя крестом.

– Отступи, сатана! И на кого же это она опять порчу наводит?

Петь она начала весной, в первый раз накануне Юрьева дня, а к осени посчитали, что чужих бед на ее совести достаточно.

И тогда некоторые из женщин набрались храбрости.

– Магда-а-а-а! Э-э-эй, Магда-а-а! – кричали они еще издалека, взбираясь на холм.

– Эгей! – ответила она из дома и уже взялась было за суму с целебными растениями. Давно уже никто не звал ее помочь.

– Поди сюда, на два слова!

Вышла она, а женщины, размахивая руками и перебивая друг друга, крестясь и отдуваясь, потребовали, чтобы она запретила дочке петь.

– Хватит, пусть замолчит! А то все село погубит… Пусть она у тебя будет жива и здорова, но только пусть не поет!

Магда и рта не открыла. Дождалась, когда иссякнет поток их слов, и медленными, тяжелыми шагами вошла в дом. Не спеша потянула за собой тяжелую деревянную дверь и неслышно закрыла ее.

Марика больше не пела. День за днем протекал в тишине.

Прошло не так много времени, как чума побила голубей Дуки, были они один краше другого и один за другим перемерли почти все. Дукатин, страстный голубятник, единственный ребенок у своих родителей, которому все было разрешено, даже бездельничать дома, пока они трудятся, только кусал губы и бледнел. Шрам над левой бровью, полученный в каких-то детских проделках, выглядел теперь более глубоким и пожелтел, так что казался следом от укуса луны, и из него по лицу распространялась бледность. Домашние забеспокоились. Мать пыталась отвлечь его:

– Не надо, сынок, так тосковать. Побелим все, очистим от заразы, и разведешь голубей лучше прежних.

С понедельника до пятницы погибли почти все его крылатые любимцы, а оставшиеся живыми поскучнели.

В субботу, в первой половине дня, из дома на холме раздался резкий крик, вспоровший начинавшееся утро.

Магда после этого вопля, в котором она выдохнула первый приступ боли и бешенства, принялась причитать. Две молодайки, которые по каким-то своим делам случайно оказались поблизости, так и рванулись в стороны, зажав ладонями уши.

В доме, опустив голову, перед своей матерью стояла Марика.

В то утро она, как и всегда, только встав, пошла к роднику. Он был к их дому ближе, чем большой, тот, которым пользовалось все село, да и вода в нем была слаще. Задержалась она там дольше, чем обычно, а когда вернулась, в руках у нее был не кувшин с водой, а пряди волос. Отрезанные мертвые волосы переливались рыже-золотыми отблесками осенней травы на закате солнца.

Она утирала слезы этими прядями.

Платок из тонкого полотна, окрашенный крапивным отваром и украшенный густой желтой вышивкой, упал ей на плечи, оголив голову с грубо и неумело обстриженными волосами.

На окне целовались два голубя. Резкими и быстрыми движениями ударяли хвостами по стеклу. Их трепыхание остановило проклятия Магды. Потрясенная мгновенным озарением, она смотрела на птиц острым взглядом, пронзающим туманы прошлых лет.

– Голуби Дукатина, – произнесла она тусклым голосом.

Чтобы отогнать их, Марика махнула в сторону окна безжизненными прядями, которые держала в руках как что-то чужое.

Магда схватила ее за руку:

– Не надо. Пусть воркуют.