к грани жизни, нужно своевольно отказаться от права быть, а у меня этого права не было. Я никогда не был, я не существовал. Меня нет. Меня не было. Меня не будет до тех пор, пока мир держит меня страхом. Пока я чувствую бессмысленность, пока я вижу ее, пока ощущаю. Не будет ее — буду я.

Он посмотрел Грейс в глаза. Грейс испугалась. Прозрачный взгляд, казалось, забрался по самую душу и смотрел, изучал, хотя уже прекрасно знал, что внутри: то же, что и у него.

— Мне страшно. — Голос Шелдона дрогнул. — Я вижу всех, я чувствую каждого, но не знаю, кто я. Я не знаю самого себя, и мне страшно. Меня нет. Я пустой, я ношу в себе эту пустоту и боюсь, что все вокруг видят меня. Они видят, а я — нет! И я не могу жить в обмане. Я не могу жить и понимать, что они меня видят, думают, что знают, а я и сам не знаю, кто я. Я не могу быть зеркалом, я не могу! Я хочу быть собой, а получаются только чужие отражения. Ты понимаешь меня, Грейс? Скажи, ты понимаешь меня?

Грейс слишком хорошо понимала, чтобы выразить согласие, прежде не подумав.

— Скажи мне, пожалуйста… — взмолился он и вдруг, словно подавившись собственным отчаянием, закашлялся.

Если любой другой бы спокойно покашлял в кулак и успокоился, Шелдон же долго надрывался, словно пытался выдавить из себя последний оставшийся в легких воздух.

Грейс гладила его по спине, расчесывала пальцами спутавшиеся волосы, прикасалась к холодным щекам, шее, брала за руки, отвлекая, но так и не предложила воды. А бутылка все так и лежала на дне сумки.

Он успокоился неожиданно для себя же. Вдруг задышал, распахнул глаза и оглянулся так, словно увидел комнату впервые в жизни. Его взгляд не мог остановиться уже ни на чем. Тяжело сказать, видел ли он что-то на самом деле или полагался лишь на воспоминания, но когда пришел в норму, начал снова говорить, но уже тише, чем прежде:

— Посмотри вокруг. — Он раскинул руки в темноте, и они взмыли в стерильном воздухе комнаты как два крыла. — Что изменится, если через мгновение меня не станет? Ничего. Моя жизнь не имеет смысла, и даже тот смысл, который я могу привнести, исчезнет через мгновение после того, как я исчезну. И я хочу исчезнуть для того, чтобы понять, какой я. Если я увижу себя, если я узнаю себя и пойму, что я могу, я вернусь. Я должен увидеть себя цельного, завершенного. Свое Сущее, Грейс. И если оно есть, если то, о чем я думаю, проявится там, за чертой…

Грейс положила руку ему на плечо и чуть сжала.

— После смерти не восстают, Шелдон, — прошептала она.

— А кто сказал, что я собираюсь? — Улыбнулся он.

Стоило ему сказать это, как усталость взвалила всю тяжесть на Шелдона. Грейс поняла это по опустившимся костистым плечам, по ставшему тяжелым дыханию. По затуманившимся печалью глазам.

Безумие Шелдона испарилось, и Шелдона словно не стало.

— Ты уйдешь сегодня, — выдохнул он.

— Уйду.

— И не вернешься.

— Я всегда возвращаюсь.

— Ты сегодня уйдешь. А я останусь здесь, — он всхлипнул.

— Тебе здесь лучше, чем там.

— Мне везде только хуже.

Губы его дергались как у ребенка, которого живые родители оставляют на пороге детского дома и уходят, не обернувшись.

Грейс обняла его за плечи. Руки сомкнулись за спиной легко. Он не пошевелился.

— Я все еще здесь. Хочешь со мной поговорить?

Шелдон шмыгнул носом и кивнул. А потом еще, и еще, становясь все радостнее.

— Ты можешь мне кое-что рассказать?

— Конечно! — воскликнул он. — Я буду рад быть полезным!

Грейс улыбнулась, погладила его по спине и выпустила из объятий.

— Ты слышал о похищении человека по фамилии Уайтхед? — спросила она.

Шелдон зажмурился.

— Он говорил это имя. Джеймс тоже говорил, — прошептал он.

— Он пропал. Его до сих пор не нашли.

— Очень жаль, — выдохнул Шелдон.

— Ты не знаешь его?

— Откуда я должен его знать?

— А ты видел его?

— Я?!

Если бы Шелдон вскочить с дивана и убежать, то не раздумывал бы.

— Джеймс говорил, — прошептал он.

— Что сказал?

— Сказал, что Уайтхед — плохой человек, — дрогнувшим голосом ответил Шелдон.

— А ему кто это сказал?

— Я… я не знаю. Джексон? Мог? Мог? Не знаю. Честно, я не знаю. Он не слышит Его, он вряд ли бы услышал. Но Джеймс не мог знать сам. Это… это могла знать ты!

— Я не могла. И я не разговаривала с Джимом с того вечера.

— С какого?

— С вечера, когда Джексон ушел.

Шелдон убрал руки за спину, но Грейс дернула его за локоть и взяла за ладонь.

— Почему он плохой, Шелдон? — спросила она и сжала пальцы посильнее.

— Плохой! Потому что так сказал Джеймс! Потому что ему так сказали! — прошептал Шелдон, а глаза его распахнулись так широко, будто бы яблоки норовили выскочить и покатиться по полу. — Он плохой! Плохой, я знаю! Я видел его! Я знаю!

Шелдон менялся на глазах. Его взгляд стекленел, пропадало невинное выражение лица ребенка, тонкие руки будто бы обрастали невидимыми мышцами, а грудь, прежде напоминавшая скелет, расширялась, крепла.

Грейс хотела сделать шаг назад, но приклеилась к дивану. И не могла даже моргнуть.

— Уайтхед заслужил быть похищенным, — грудным голосом проговорил Шелдон. — Ты не видела его, Грейс, а я видел. У него черная душа! Черная, закоптелая, пеплом покрытая! В нем нет человека, нет ничего! Пепел, Грейс, пепел, сажа, мажущая пальцы. Я видел ее, я трогал ее! Мои ладони чернели от грязи. Я плакал, я знал, что не спасу. Я говорил с ним, но он не слушал. Он кричал, он злорадствовал! Он был злой, он остался злым! Он — сама смерть.

— Джим сказал тебе в это поверить? — шепотом спросила Грейс.