Зря она тогда вспомнила о матери. Потом ей пришлось стоять напротив наставника и старательно делать вид, что она высечена из камня и никакие воспоминания не способны поколебать веселушку Гаоту, главную разбойницу Приюта Окаянных. Только вот что делать с глазами?

– Это не тайное имя, – прижал к себе девчонку Юайс, позволив ей вытереть лицо о его котто. – И ты не слишком надейся, что тебе удастся остаться без тайного имени. Оно есть мало у кого, но у тебя должно быть. Однажды мы его узнаем. Если же его нет, то выберем самое красивое. И знаешь, что будет наполнять тебя радостью? То, что никто и никогда, кроме нескольких посвященных, не узнает это твое имя. И уж точно никогда тебя им не окликнет.

– Что же в этом хорошего? – прошептала Гаота, вдыхая запах своего наставника и удивляясь, почему ни потом, как от Дойтена, ни какой-то затхлостью, как от Клокса, от него не пахло, а пахло так, что не хотелось никуда отходить, чтобы не забыть пойманный запах.

– Тайна наполняет носителя таинственностью… – ответил Юайс. – А если серьезно, то не дает применить против тебя самое изощренное колдовство. Рассказать свое тайное имя – это то же самое, что срезать и подарить врагу прядь своих волос.

– Ужас… – выдохнула Гаота, вспомнив предостережения наставника Грана.

– А теперь представь, – продолжил Юайс, – что ты приезжаешь в город, в котором уже была много лет назад. Тебя уже почти не помнят или не помнят вовсе, но однажды ты отметилась в этом городе и точно знаешь, что имя твое осталось в городских книгах. Стоит тебе заплатить самую пустяковую пошлину, ты снова попадешь в списки. Но прежде этого городские старатели развернут старые свитки на ту же буквицу, на которую начинается твое имя. И увидят тебя и удивятся, что за столько лет ты нисколько не переменилась. А то и вспомнят какие-нибудь, по их мнению, прежние недоимки. Поневоле назовешь какое-нибудь другое имя.

– Галайн… – прошептала Гаота, словно пробовала это имя на вкус.

– Юайс, – засмеялся наставник. – Во всяком случае, я прожил под этим именем большую часть своей жизни.

– А долгой она была? – спросила Гаота.

– Та ее часть, что осталась у меня за спиной, пролетела как один день, – заметил он.

– И едва не оборвалась, – показала она на стрелу, которую он нес в руке.

– Так она не может оборваться, – сказал Юайс. – Я предчувствую опасность. И не только для себя, но и для тебя. Только поэтому мы идем по городу и не прячемся. Так что умирать я пока не собираюсь, и тебе тоже не следует к этому готовиться. И мы будем надеяться, что оставшаяся часть моей жизни будет тянуться долго и надоедливо! И не только для меня.

– Ты ворожишь? – спросила она, подняв глаза. Нет, он и в самом деле смеялся, а она вдруг поняла причину своей обиды и залилась краской. Отец Вседержатель! Неужели она ревнует? Только этого не хватало!

– Нет, – негромко ответил Юайс. – Я слушаю город. Делаю то, что должен был бы поручить тебе. Но не тогда, когда меня пытаются убить или проверить.

– Ты слышишь меня? – он коснулся ее руки. – О чем задумалась?

– Ни о чем, – встряхнула она головой. – Ты что-то заказал?

– Ничего, – ответил он с некоторым напряжением. – Сейчас мы встаем и уходим.

– А где же девушка? – не поняла Гаота.

– Я послал ее на кухню, – проговорил Юайс. – Это Слода, дочь Юайджи. Можешь не волноваться, она не моя дочь. Она выйдет через черный ход и побежит к Буилу. Я жду от него помощи. Нам нужно добраться до нашего трактира и, может быть, пережить ближайшую ночь. А для этого пара десятков стражников не помешает.

– Да что случилось? – не поняла Гаота.

– Не поворачивай головы, – предупредил Юайс. – Будем выходить, посмотришь. За вторым столом от двери сидит очень опасный человек. У него черный шарф на шее. Он вошел сразу за нами. С ним двадцать мужчин, которые похожи на воинов. Под их одеждой – оружие. Судя по их лицам, они или из Нечи, или вовсе из‑за гор. Они все сидят рядом и ничем не напоминают проголодавшихся едоков. Я бы сладил с ними, но Слода сказала, что они из охраны герцога. А этот, который в черном шарфе, его ближайший помощник. Его имя Нэмхэйд. И мне кажется, что я где-то его уже слышал.

– Что от нас нужно герцогу? – не поняла Гаота, нащупывая рукоять меча.

– Не думаю, что хочу разбираться с этим прямо сейчас, – заметил Юайс. – Я вижу наших стражников. Идем. Держись за мной.

Он не стал дожидаться, когда Гаота спрячется за ним, а задвинул ее рукой к себе за спину и двинулся к выходу. И уж почти дойдя до двери, прошипел что-то злое и ухватился за рукоять собственного меча, которая, что уже давно занимало Гаоту, почти ничем не отличалась от рукояти меча ее матери. И выглянув из‑за плеча наставника, Гаота разглядела и встающих с мест странных людей с мутными лицами, и четырех оторопевших стражников у входа, все тех же неумелых молодцов, и черный шарф на шее незнакомца, что стоял к ней спиной, и Слоду, которая шипела Юайсу: «Буил ушел куда-то», – и вдруг показавшегося огромным того самого усача из трактира Транка – травника Баса, который вдруг появился из какого-то закоулка и тоже замер у двери лицом к незнакомцам.

– Благодарю тебя, Бас, – кивнул Юайс, подталкивая Гаоту к выходу, – я твой должник.

– О каких долгах идет речь? – послышался знакомый голос, и Гаота обернулась уже в дверях и, увидев лицо человека в черном шарфе, почувствовала, что ноги у нее отнимаются. Но Юайс обнял ее за плечи, и, уже оказавшись на укутываемой сумраком площади, она могла разглядеть только растерянных стражников, прижимающего руку к груди Баса и саму дверь, из‑за которой никто не вышел следом за ними.

– Что с тобой? – спросил он, подхватывая ее.

– Это он… – только и вымолвила она, заливаясь слезами. – Этот Нэмхэд – он.

– Кто «он»? – спросил Юайс, уже понимая, что услышит.

– Я исцелила его три года назад, – зарыдала Гаота, – а он навел на нас тех имни…

Глума

Дойтен так и не смог встать на ноги. Странная сонливость начала накатывать на него, голоса вокруг стали звучать не тише, а как будто тоньше, и когда за окном послышался крик Кача, а затем и оханье самого Транка, пригнавшего за почтенным усмирителем запряженную в телегу лошадь, усмиритель стал терять уже не только слух, но и зрение, поэтому только по запаху и понял, что несет его в том числе и Глума, задергался, зашевелился, негоже бабам таскать воина, но тут же получил стальным пальцем щелчок по лбу и как будто успокоился, а потом уже вовсе поплыл в серый туман, когда откуда-то издалека донесся срывающийся крик Кача:

– Н‑но! Пошла!

И так же далеко, но как будто над ухом, прошелестел чуть слышно голос Глумы:

– А ведь яд все-таки в рану попал. Гони, парень, гони…

А потом все утонуло во тьме…