– А если он, не дай бог, умрет, что с тобой будет? Ты у отца старший?

– Какое там! Двое старших братьев у меня, Владимирко и Ярослав. Правда, отец говорил, что… Ну, не знаю. Рано об этом думать.

– И ты сюда не вернешься?

– Не знаю. Что теперь со мной будет – бог весть. Вячеславу мы не понадобились, значит, войску можно домой возвращаться. Ну, войско – ладно, его Воята с Дементьем честь-честью назад приведут, авось не заблудятся. Войско-то не пропадет. А вот за тебя я…

Ростислав вдруг схватил ее за обе руки и снова притянул к себе.

– Неужели так и расстанемся? – горячо зашептал он. – Так больше и не увидимся? Проводишь ты княгиню, и что? Назад в Берестье? В монастырь? Опомнись! Как же тебе, такой молодой, себя от света белого запирать?

– Что же мне делать? – с мольбой ответила Прямислава, но ее недоумение означало совсем не то, что представлял себе Ростислав.

– Поедем со мной!

– Куда?

– В Перемышль. А там – как бог даст, я нигде не пропаду.

– Но как же я…

– Я тебя любить буду! – пылко шептал он, почти не слушая ее. Он знал, что ее чувства и решения почти никак не связаны с теми словами, которые ей приходится произносить. – Любить буду, как красное солнце! Свет мой ясный, не покинь меня! Я как тебя увидел, так полюбил и не могу, не хочу, сил моих нет с тобой расстаться! Ведь не своей волей ты в монастырь собралась, а от бедности. Но что теперь с того – ни в чем ты нужды больше не узнаешь. Я тебя одевать буду, как княгиню, жемчуга, перстни, каменья – все у тебя будет, пожелай только. Ну, поедешь со мной?

– Нет, нет! – От его слов, от страсти, которой был полон его голос, от горячего дыхания, щекотавшего ей лицо, у Прямиславы кружилась голова, и она почти не сознавала, что говорит: – Нет! Пусти!

– Но почему, почему? – Ростислав не отпускал ее, напротив, обнял и крепко прижал к себе. – Почему не хочешь? Или я тебе не нравлюсь? Так и скажи: поди прочь, половец поганый, знать тебя не хочу!

– Нет, нет!

– А если нравлюсь, так чего же нет? Никого у тебя нет, ни отца, ни матери, коли мать нынче в монашках, а я о тебе всю жизнь заботиться буду, видит бог, пуще глаза буду беречь! Отчего же нет? Богом клянусь – никогда тебя не покину!

– Тебя… Тебя женить хотят на княжне… На здешней…

– Не женюсь! Скажи только слово, не женюсь до самой смерти! Пусть хоть бьют меня, а под венец поленом не загонят! – Ростислав засмеялся, потому что долго оставаться унылым не умел. – Я раз был женат, уже больше не отрок, теперь меня никто не приневолит.

– Ну, не на этой, на другой! Не будешь же весь век теперь холостым ходить! Будто я не знаю, как это делается! Пойдете опять воевать, понадобятся чьи-нибудь полки в помощь – и женишься! Как Юрий…

– Ну и пусть! А даже если и повенчают меня с кем-нибудь, хоть и с этой, здешней. Недоросточек! Мы ее в монастырь, созревать до срока, ты ее и не увидишь никогда! Захочет, пусть там постригается, я ее неволить не буду, не захочет – пусть так живет. Разве плохо? Как твоя княгиня в Берестье жила. И ей хорошо, и нам. А тебя я никому обидеть не дам. Люблю тебя и любить буду.

– Грех, грех! – в ужасе шептала Прямислава, вполне понимавшая, что он ей предлагает.

То же самое, что предлагал своим подружкам Юрий! Ту же самую жизнь, которую вели у него в тереме полюбовницы, пока она, венчанная жена, выстаивала службы в Апраксином монастыре!

– Ну, грех, а кто без греха? Это даже гордыня – хотеть без греха быть! – торопливо шептал Ростислав, и эти легковесные, идущие не от ума, а только от сердца слова почему-то так властно входили в душу Прямиславы, что она не могла ничего им противопоставить. – Только сам Господь Бог безгрешен! А смертные все грешны, и мы не более других. Монахи-то на что? Отмолят наши грехи, не зря же мы им каждый год столько добра отдаем! Отец и села жертвовал, и угодья! Отмолят, не бойся! Полюби меня только, и я тебя от всех бед укрою, от всякого горя избавлю!

Он торопливо и жадно целовал ее волосы, висок, щеку, и Прямислава задыхалась от волнения, от ужаса и блаженства, которые так причудливо смешались сейчас в ее сердце; ей хотелось и оттолкнуть Ростислава, и обнять его, закрыть глаза, забыть обо всем на свете, подставить лицо под его поцелуи и довериться ему навсегда. Вдруг показалось, что склониться на его уговоры, кинуться очертя голову навстречу этому неведомому, но такому могучему влечению – самое важное в жизни. И даже если это счастье продлится лишь один день, жизнь уже обретет смысл и не пройдет напрасно.

И наверное, будь Прямислава на самом деле Крестей, она бы так и сделала. У той ведь не имелось родичей, которых опозорило бы ее бегство, Апраксин монастырь мог бы так никогда и не узнать, куда она делась и что с ней сталось. Но она, Прямислава Вячеславна, не распоряжалась своей жизнью и честью – они принадлежали не столько ей, сколько мужу, отцу и всем прочим родичам. У нее были хорошие наставники: игуменья Юхимия и отец Селивестр натвердили ей, как важно повиноваться Божьей воле и не отклоняться с пути спасения – именно потому, что знали, кто таков ее муж и как трудно ей с ним придется.

О муже Прямислава больше не думала, но отец! Князь Вячеслав был уже совсем близко! Что он подумает, что скажет, если она, его дочь, которую он отнимает у распутного мужа, вдруг сама сбежит с Ростиславом… Простая девка могла бы так погубить себя и еще хвалиться своим счастьем на торгу, но для нее, княжны Рюрикова рода, это было равнозначно концу света. Такого отроду еще не случалось, и Прямислава вовсе не хотела, чтобы ее потом ставили в один ряд с теми двумя сестрами из Египта, что блудили с египтянами и сделались позором среди женщин…[12]Ужасные слова пророка всплыли в памяти и разили, будто острый нож; ножа Прямислава устрашилась бы менее, чем уподобления тем блудницам, о которых писано в Библии.

– Пусти меня, Ростислав Володаревич, пусти! – еле слышно умоляла она. – Не могу я с тобой пойти, не могу!

– А я тебя отпустить не могу! – отвечал Ростислав и торопливо целовал ее в губы, она пыталась отвернуть лицо, но тщетно. – Бог простит! Пойдем!

– Не пойду! Не могу! Я над собой не вольна!

– Я тебя зову, с меня и спросится! Все грехи на себя беру, и прошлые, и будущие, пойдем!

– Нет!

Видя ее трепет, Ростислав мог понять ее отказ только как боязнь греха, которому сам не придавал большого значения: если грехов избегать, то и жить невозможно. Не слушая ее больше, он подхватил Прямиславу на руки и понес к сеням, и отроки в изумлении шарахались в стороны, давая ему дорогу. Прямислава билась, не веря, что он действительно готов увезти ее силой, и не решаясь кричать.

Ростислав вынес ее на крыльцо, и она увидела над собой звезды; видела ли она их хоть когда-нибудь раньше? Но и в звездах она угадала недремлющие Божественные очи. «И расточала блудодеяния свои… И оскверняла себя… И она сделалась позором среди женщин, когда совершили над нею казнь…»[13]Прямислава будто наяву слышала над собой голос сурового судии, звучащий прямо с ночного неба. Могла ли она еще три дня назад вообразить, что эти страшные слова скажут о ней?