А мы просто были смелые и несгибаемые.

Только друга своего мы профукали, бросили на произвол судьбы.

Когда Кен вернулся на завод, я уже был задерган, несчастлив и зол на весь мир. Кен не изменился – изменился я. Что-то надломилось в отношениях, по уважительной причине – потому что у меня не хватало сил на отношения. Все всегда надламывается по уважительной причине. Я отталкивал Кена, и он начал отдаляться, а больше приткнуться по-человечески, так, чтобы понимали с полуслова, ему было не к кому. Кену пришлось тяжело, а меня не было рядом, я оставил его без поддержки, оставил наедине с заводом – и Кен наделал глупостей…

Я нажал кнопку «старт», двигатель приятно заурчал, и рука на руле ждала, куда прикажут. Прямо через старый мост и налево – в гараж, к Михалычу, работать. За мостом направо – на завод, вызвонить к проходной Джейн и сказать ей что-то важное. За мостом через сто метров во дворы и стоп – это домой, а то вдруг придет Кен и позовет сесть на берегу реки.

Ехать к Михалычу было правильно, но скучно и не обязательно. Он кладет на машину грунт, а рядом сидит его подружка с серьезными намерениями, и им хорошо вдвоем. Ехать к Джейн было очень правильно и очень страшно. Теперь уж нет сомнений, что мы с Михалычем вылетели с завода из-за этой стервы; и все равно она, зараза, лояльная компании до гробовой доски – наша Женька, мы не умеем к ней иначе относиться, я это понял, когда представил, как запихну ее в багажник, лишь бы спасти. Ну и чего я ей скажу? Подруга, я все простил? А она глаза такие сделает: чего простил? А я буду смотреть в эти глаза и жалеть, что десять лет назад дал слабину, и знать, что ничего не исправишь. Да ну ее к лешему, это не дружба, и не любовь, и даже не детская привязанность, а голый синдром незавершенного действия. Топором его рубить. Приказать себе забыть.

А ждать Кена было глупо. Когда ему надо, он приходит без разрешения и приглашения.

Можно еще сдать назад, развернуться, обогнать вон ту блондинку и поглядеть на нее в зеркало уже с другой стороны. Что-то есть в ее походке… Неуловимо трогательное и притягательное. Сильный вызов для художника – передать такое непростое движение во всей его полноте. Если честно, я еще слабоват для этого, но пробовать-то надо.

Ладно, хватит на сегодня провинциальной интеллигентской рефлексии. Поехали.

Рука, ты помнишь: руль до упора не крутить, ни вправо, ни влево. И цитрус останется прекрасной машинкой, верной и послушной человеку. Вот как мы решаем проблемы с сумасшедшими усилителями. И нечего бояться, и не надо с перепугу никого убивать кувалдой. Себя надо контролировать для начала, себя.

И чего все такие нервные?..

Ну так куда едем, хозяин?

Я бросил взгляд в зеркало – и воткнул задний ход.

* * *

– Спроси зачем, – сказал Кен.

Я положил на лавку бутылку и крутанул ее. Покажет в сторону реки – прикинусь веником, повернется к дому – скажу, что думаю. А она упала. Ну, сама бутылка и есть сообщение, не правда ли?

– Они решили, что ты защитил интересы компании, и хотят тебя повысить, – сказал я. – Им невдомек, что ты увольнялся через окно на полном серьезе.

– Бинго. И ты говоришь, что тормоз? Ты понимаешь логику этих уродов куда лучше меня.

– Логика всех уродов одинакова. Они бы сами прыгали в окна для карьеры, только знают, что ради них рабочие не прибегут под стену с баннером…

Я не совсем уж врал, но слегка лукавил. Мне казалось, тут не обошлось без Дона Маклелланда. Логика всех родителей одинакова. Мои, к счастью, не в курсе, какой я герой, а то едва представлю, так вздрогну: мамуля летит в Россию со смирительной рубашкой, а папуля хлопочет об американской визе для меня. Потому что на исторической родине нездоровая обстановка и ребенок тут допрыгается, того и гляди. А чтоб я не брыкался, они сначала звонят маме Михалыча. И эта добрая женщина, всегда готовая помочь, говорит: наконец-то! – и высылает бригаду крепких ребят в белых халатах. И я к назначенному часу тих, смирен и покорен, только иногда падаю, как Рита Калиновски в тот памятный вечер… Я все забываю сказать: мамочка нашего Мишеньки – главврач областной психиатрической больницы, и в радиусе пары сотен километров ее один только Михалыч не боится.

В принципе, действительно очень добрая женщина. Откуда, думаете, у меня четыре года кряду возобновлялась такая чудесная справка про больной мениск, что и с работы не гнали, и неуставной спортивный наколенник позволяли носить? Связи у доброй женщины великолепные.

Ну так и Дон Маклелланд добрейший человек. И у него контакты – никому мало не покажется, тем более внутри компании.

Есть мнение, будто у пиндосов родительские чувства своеобразные: вырастили детеныша – и ну его, пускай сам выживает. Во-первых, это не совсем правда. Если у детеныша проблемы, ему обязательно помогут. Во-вторых, Дональд не пиндос. Я не знал его с этой стороны, а отец мой говорил, он лучше иного русского, потому что смотрит на жизнь по-нашему, но без дурацкой манеры внезапно ломиться к тебе в дверь, а потом и прямо в душу, требуя внимания – со слезами на глазах, гармошкой наперевес, полными карманами водки и непременным камнем за пазухой. Дон сначала позвонит. И камня у него нет.

Короче, не верил я, что без Дональда обошлось.

– На самом деле, это мне награда за детей, – сказал Кен. – В штабе еще не все опиндосели, а американцы очень ценят, когда ведешь себя по-человечески. Плевать на компанию, спасай мелких, неважно чьих, лишь бы не пострадали… Прямо жалко, что я не все помню.

Мне будто из реки плеснуло в лицо. Я мигом протрезвел.

– Ты говорил, что все!

Он помотал головой – и чуть пошатнулся, будто она закружилась.

– Но томограмма… Ничего же не было… Черт побери, Кеннет!

– Все пройдет, – сказал он. – Мало мы, что ли, стукались в детстве.

Проклятье, он и правда стукался. Со школьного забора упал неудачно, потом ему баскетбольным мячом прилетело… И в Москве, он как-то обмолвился, его подушкой безопасности треснуло, а это посильнее бывает, чем баскетбольный мяч. Михалыч ударил Кена легонько, вполсилы, но много ли надо, если под черепом давно прячется крошечная опухоль? Самой малости хватит, и опухоль начнет расти. Та-ак, а кто у нас с битой мордой ходил неоднократно? Не Кеннет ли Маклелланд? Кто прямо тут, на лавочке, совсем недавно сиживал с неестественно красным лицом?

Я полез за телефоном.

– Ты чего это? – насторожился Кен.

– Михалыч врезал, пусть он и лечит, вот чего. Пускай маме скажет, она тебе обследование устроит по высшему классу, лучше, чем в любой Европе или Америке…

– Только не это! – Кен даже за руку меня схватил.

– …у наших сейчас медицинская техника – хай-фай. Кен, ты что? Да не бойся! Она тебя всегда любила и ставила другим в пример. Ты самый хороший мальчик в классе. Да она в лепешку разобьется, чтобы ты был как новенький.