А мне, простите, трудно говорить о Женьке.

Я так и не захотел нарисовать ее.

Сейчас понимаю, что обманывал себя, будто не хочу этого. Всегда хотел. Просто знал: я не справлюсь. Таланта не хватит.

Она уехала в Америку прямо из моей постели, и больше я не видел Джейн.

Ей тогда было тридцать четыре года.

В сорок четыре она стала вице-президентом.

Они так и не сблизились с Кеном, но успешно работали вместе, и отношения у них были скорее доверительные, чем нейтральные. В русской системе координат эти двое говорили бы друг другу «ты».

Кену исполнилось сорок пять, когда он потерял сознание прямо на брифинге Департамента культуры производства. Нагибал своих орлов, как всегда, эмоционально и красноречиво, вдруг уронил планшет, упал в кресло и уже не очнулся. У него была опухоль в неоперабельной стадии, и он это знал.

Кен был медиаперсоной, лицом компании, знаменитым теоретиком эффективности и прочая, и прочая. Хоронили его по высшему разряду и много плакали. На место Кена прочили Роя Калиновски, директора завода в центре России и признанного эксперта по работе со стаффом. Но престарелый Дон Маклелланд хлопнул по столу своим пакетом акций и сказал: эта тварь вернется в Америку только через мой труп.

Калиновски объявил на заводе официальный траур по Кеннету Маклелланду и с горя запил. Много лет он не терял надежды триумфально покинуть городишко, где каждая встречная русская морда напоминала: ему тут намяли бока, а молодой инженер трахал его жену – потому что Рой вел себя как дурак и лузер. Уйти на повышение значило доказать, что это был только страшный сон. И тут Рой понял наконец, что ему из России два пути: либо на пенсию, либо в гроб.

А ко мне прибыло через океан настоящее бумажное письмо из адвокатской конторы. В нем – листок с логином и паролем от хранилища файлов на «облаке». И я вспомнил разговор двадцатилетней давности, когда Кен сказал, что завещает мне свои записи.

Он не привел их в порядок, но я разобрался.

С самого начала.

С детства.

* * *

Тим Семашко был талантливым бухгалтером, из тех мужчин, что идут в эту профессию вовсе не ради стабильной, но унылой карьеры офисного хомяка, а конкретно за приключениями. Они мечтают стать Главбухами Всего На Свете и ворочать миллионами. Одной рукой небрежно гонять туда-сюда финансы, а другой – выстраивать и нагибать в изящную позицию женский коллектив.

Мистер Семашко играл в главбуха с таким упоением, что даже носил галстук-бабочку и старомодные очки в тяжелой роговой оправе. Кто другой на его месте выглядел бы глупо, но Тимофей Александрович – так он просил себя звать-величать в России – блистал. Нас, детей, его облик приводил в чистый восторг, а это показательно. Дети сразу чувствуют, когда внутреннее содержание не соответствует внешней оболочке. Тим был в порядке. Это вам не какой-нибудь скучный пиндос. Достойная опора Дону Маклелланду.

Давным-давно, еще в Америке, Маклелланд случайно, мимоходом, поймал своего приятеля Тима на растрате.

Там была, в общем, этически неоднозначная история. Воровать, конечно, нельзя, но у Семашко долго и тяжело болела мать, не ладилось со страховкой, Тим залез в долги, а потом задумал одним махом выправить свое финансовое положение. Один раз и больше никогда. И все бы ему сошло с рук, но как-то они с Доном сидели вечером в офисе, разбирали финансовую отчетность, и Маклелланд сунул нос не туда. Тим попросил его вынуть нос оттуда, а Дон, конечно, заинтересовался. Оба были в хорошей форме и не придумали ничего лучше, чем подраться. Дон вывихнул руку, Тим остался без двух зубов.

Маклелланд тогда крепко прижал Тима – прижал и отпустил, пожалел, ибо был крут и великодушен. Будь он менее крут, сообразил бы прогнать Семашко с глаз долой. Но в характере Дона Маклелланда присутствовал легкий комплекс величия, простительный, при его-то харизме и достижениях. Вместо того чтобы попросить Тима из своей команды вон, Маклелланд, напротив, еще больше приблизил его к себе. Он хотел, образно говоря, провести Тима по жизни за руку, чтобы тот, тюфяк слабохарактерный, опять не залетел. Не станет же Семашко делать глупости под носом у человека, который его поймал – и не застучал.

С тех пор между двумя семьями шла тихая, но лютая вендетта, в которой Маклелланды не участвовали чисто по незнанию. Им в голову не могло прийти, что Семашко их ненавидят и топят при любом удобном случае. Дон был уверен, что Тим благодарен ему по гроб жизни. А благодарный Тим, придя домой с разбитой мордой, в ответ на вопрос жены, куда он девал зубы, не стал выдумывать лишнего. Он только самую малость подправил историю – и в его версии Маклелланд получался отпетым гадом, с которым ему, бедолаге, теперь никак не расплеваться.

Это говорил не столько Тим, сколько его стыд и страх. Ну, сорвался человек, бывает. Один раз в жизни решил украсть – и вляпался. Для начала он возненавидел себя за это, и до такой степени, что, возможно, малость двинулся рассудком. Психика услужливо перенесла ненависть на того, кто поймал его. Тим сделал виноватым Дона и вскоре сам в это поверил. К тому времени, когда подросла Джейн, расколоть Тима не смог бы никакой детектор лжи: он просто забыл, как все было по правде.

Миссис Семашко относилась к Дону без восторга – может, он ее когда-то на танец не пригласил или забыл похвалить новое платье – и наживку проглотила.

Бедняжка Джейн выросла в доме, где Маклелландов не любили изощренно и ядовито, сквозь зубы, из-под улыбки. Они с Кеном играли на ковре в гостиной, а мимо ходили взрослые, которые, дай им волю, пустили бы мелкого гаденыша на начинку для пирогов и угостили бы его папашу.

Лично мне эта история отдельно противна тем, что я очень тепло относился к Тимофею Александровичу и его супруге и они тоже давали понять, как я им симпатичен. И Михалыча они любили. Им вообще нравилось в России, они тут быстро адаптировались, Тим даже могилу прадеда отыскал где-то под Курском и раз в году туда ездил. У них был теплый гостеприимный дом. И только Маклелланд, проходя мимо, портил весь пейзаж.

Если отбросить внутреннюю гниль, разъедавшую его изнутри и о которой мы знать не знали, мистер Семашко был безупречен. В отличие от многих взрослых, он умел непринужденно ладить с детьми. Из него получился бы образцовый неуловимый маньяк-педофил, уж простите такой сарказм. Когда Джейн немного подросла, отец намекнул ей, кивнув на Кена, что этот солнечный мальчик, который поглядывает на нее с таким интересом, – сын подлеца и наверняка сам подлец, ибо яблоко от яблони недалеко падает. Это был большой секрет, глубокая семейная тайна – и вот настала очередь Джейн учиться ненавидеть молча и жалить исподтишка.

Она оказалась не очень хорошей ученицей. Недостаточно подлой для этого. И наверняка сыграло роль то, что Кен ей нравился. Ну, Кен тогда всем нравился. Вдобавок Женька была не из тех, кто может тебя игнорировать так, чтобы ты не заметил. А когда ей надоедало игнорировать, она свою жертву легонько подкусывала.