Географически Пряжск отстоял от северной и южной столиц на равном расстоянии. Но Москва, конечно, была приоритетом, именно туда направляли стопы самые башковитые уроженцы провинции, и Рогов с Мятлиным тоже собирались в главный город страны.

– Тебе нужно в Бауманку! – наставлял Рогова физик Гром. – Можно, конечно, в МФТИ, но они книжные черви, это не твое. А в Бауманке ты выдающимся конструктором станешь!

Мятлину прочили легкое поступление в МГУ, и он поначалу был однозначно настроен на Воробьевы горы. Планы изменились, когда стало известно, что Лариса переезжает в Питер. Не просто едет поступать куда-то, а переезжает на ПМЖ, вслед за матерью, которую перевели на работу в медицинский комитет при Смольном. Мать, понятно, была довольна, переезд уничтожал шлейф нехорошей славы, тянувшийся за семейством, а Лорке вроде как было все равно. Она не рвалась ни в какой вуз, планировала вначале поработать, возможно, в ветеринарной клинике, но самое главное – она уезжала в Ленинград. И хотя оба соперника могли бы на этом успокоиться, пребывая на равноудаленном расстоянии от объекта желания, они не успокоились. Первым поменял решение Мятлин, проговорившись во время выпускного насчет работы, посланной в питерский университет. И Рогов, проведя бессонную ночь, наутро объявил, мол, еду поступать в ЛЭТИ. Там есть классный факультет корабельной радиотехники и автоматики, образован всего несколько лет назад, и все самое передовое и современное – именно там! В семье возражать не стали, и спустя месяц Рогов с чемоданом учебников и справочников оказался на перроне Московского вокзала.

Дальнейшая жизнь не развела троицу, хотя могла бы. И Рогов, и Мятлин в своих вузах были на хорошем счету, их выдвигали и продвигали, ну и, естественно, на перспективных кадров (а перспективы им сулили блестящие) обращали внимание сокурсницы. Когда Рогова однажды зазвала в гости Фаина Глазкова, блондинка с румяными щечками, он даже не сразу сообразил, откуда ветер дует. Обычно блондинка просила списать лекции – забирала на день-другой, после чего возвращала. А тут – приглашение домой, шикарный стол с выпивкой, хлопотливая, улыбчивая мама, папа-полковник, разговоры о работе в Генштабе на Дворцовой… Сидевшая рядом Фаина прижималась бедром, обдавая жаром, проникавшим через его джинсы и ее кримплен. А Рогов, слегка отодвигаясь, обдумывал пути отступления. Он хлопал коньячок рюмка за рюмкой, кивал в такт басовитой папиной речи, пока не вспомнил о заседании СНО – дескать, через час собираемся под знамена доцента Зуппе, пора откланиваться!

В этот же вечер он оказался под окнами старого дома на улице Чайковского, подойдя к нему со стороны Таврического сада. И еще издали увидел, как от Летнего сада движется знакомая фигура Мятлина. Их вроде как специально сталкивала судьба, одновременно приводя туда, где на третьем этаже, в квартире с изящным балконом, жила та, из-за кого они оказались в мрачном северном городе. В окнах не было света, что означало – и Лариса, и ее мать отсутствуют. Они разыграли неожиданную встречу старых знакомых, отправились в бар «Медведь», где под пиво и раков беззастенчиво хвастались своими достижениями. У метро «Чернышевская» они расстались, и каждый наверняка отправился искать телефон-автомат, чтобы сделать звонок в квартиру, где, возможно, уже зажегся свет. Вряд ли их обоих пригласили бы на чай (только по одному!), однако метку в отношениях оставить хотелось. Изредка появляясь в гостях у Ларисы, Рогов всегда судорожно шарил глазами по квартире, ища «метки» соперника, который тоже здесь бывал. И, не находя очевидных следов присутствия, мучился от неведения и неопределенности.

Иногда встречались в присутствии матери. В Питере Светлана Никитична расправила крылья, зачастила в театры и рестораны и даже (судя по репликам Ларисы) завела роман. Домой она приходила поздно, распространяя вокруг аромат дорогих духов и элитного алкоголя и, по своему обыкновению, насмешничая.

– О-о, у нас гости! – восклицала, появляясь в комнате. Тут же дым коромыслом («БТ», правда, сменили на «Мальборо»), а дальше мелкие, но болезненные уколы, причем не жалела ни гостя, ни родную дочь. – У тебя та же свита! – пыхала сигаретой Светлана Никитична. – Неизменные два кавалера, такое ощущение, что никуда не уезжали!

– Мама, не лезь в мою жизнь!

– Я и не лезу. Просто пора выбрать, хотя… Лучше вообще с этим не торопиться.

– Почему же не торопиться? – напрягался Рогов.

– Потому что ничем хорошим это не кончается. Я поторопилась в свое время, и что? Считай, воспитывала дочь одна! Только сейчас жизнь почувствовала, свободу…

Заканчивалось это, как правило, побегом из дому. Они гуляли то в Летнем саду, то в Таврическом, болтали о студенческой жизни, однако посеянные Светланой Никитичной зерна не гибли, напротив, прорастали в душе ядовитыми ростками, не давая покоя. Казалось, она специально устраивала некие качели, качавшиеся то в одну сторону, то в другую. Если в твою – сразу виделся шанс, ты выпячивал грудь колесом, для упрочения успеха устроив какую-нибудь эффектную авантюру. Допустим, истратив последние деньги, чтобы достать билеты в Кировский театр.

– У Колпаковой премьера… – вздыхала она, глядя на афишу «Баядерки» и давая понять, мол, видит око, да зуб…

А вот и нет! Институтские фарцовщики, не блиставшие в учебе, нередко обращались к Рогову за помощью, в обмен поставляя любой дефицит, включая театральные билеты. Он выкладывал козырь на стол, уже видя, как срывает банк, только куда там! Спустя месяц он мог узнать (спасибо ехидной мамочке), что она умотала с Женькой в какие-нибудь Пушкинские Горы, значит, банк сорвать предстояло сопернику.

И тут начинался скрежет зубовный вперемешку с безумствами. Мотоцикл он продал еще в Пряжске, но однажды ночью завел чужой «Ковровец» и помчал по Приморскому шоссе куда-то в сторону Финляндии. За ним гнались гаишники, на одном из виражей он едва не улетел в кювет, однако вышел сухим из воды. Оставив мотоцикл возле станции Зеленогорск, вернулся на электричке, чтобы спустя месяц-другой совершить что-то не менее абсурдное.

Он устраивал разборки, как без этого? Даже изменял ей, хотя другие девчонки были как портвейн после элитного коньяка: ты из принципа совершаешь дежурные телодвижения, распалив себя алкоголем и не получив в итоге никакой отдачи. Партнерши были машинами для секса, средствами удовлетворения мстительного чувства, которое требовалось чем-то заглушить. Представляя, что совокупляется с Ларисой, он, бывало, проявлял грубость, мучил и истязал ни в чем не повинную партнершу, отчего у той глаза лезли на лоб.

– Садист какой-то… – бормотала неповинная, лихорадочно натягивая белье. – Мы любовью пришли заниматься, а это что?! Пыточная камера?!

С Ларисой такое было невозможно. Все вдруг исчезало, когда она обвивала руки вокруг шеи: упреки забывались, месть испарялась, и казалось: это только для тебя, причем навсегда. И умения твои побоку, она их разрушала, меняя позы, впиваясь губами в живот ли, в пах или оставляя красные полоски вдоль спины. Мозг (его гордость!) беспомощно останавливался в эти моменты, и мысли замирали, будто многочисленные беспомощные бандерлоги под взглядом грозного и безжалостного Каа. Его обволакивало что-то пахучее, скользкое, источающее жар – то, что существовало задолго до Рогова, некий первобульон, откуда все мы появились в незапамятные времена. А самое странное, что из этого бульона не очень-то хотелось выбираться. Слабые попытки упорядочить их неистовство заканчивались ничем, он погружался обратно в царство бездумья, словно в материнское лоно, где не пропадешь.