отозвался полковник и совершил незаконченное движение плечами, будто собирался уйти, не двигаясь с места.

— Сегодня же с копией письма делегировать представителей Совета и ЦВИКа в Петроград к Керенскому! Включить в комиссию самых серьезных дураков Севастополя. Остальные должны создать грандиозную комиссию. Грандиозную. Но совершенно секретную. Эта комиссия совершенно тайно должна будет обследовать резиденции всех Романовых и близких к ним лиц. Секретно, Верховский. Так, чтобы весь Крым знал и смеялся. Теперь вы все поняли?

— Теперь я все понял, — улыбнулся Верховский улыбкой гимназиста, догадавшегося, что корень из четырех — два.

— Идите. А вы, мичман Берестов, задержитесь на минутку. У меня будет к вам другое задание.

— Ну и как у вас дела? — спросил Колчак, усаживаясь в кресло и показывая Беккеру на соседнее. Садясь, адмирал нажал какую-то невидную для Беккера кнопку, потому что тотчас же отворилась дверь и вошел матрос в белой блузе с подносом, на котором стояли две рюмки, хрустальный графин с коньяком и черная пузатая бутыль.

— Рюмку коньяка, лейтенант? — спросил Колчак, показывая движением руки поставить поднос на столик.

— Благодарю вас, — сказал Коля.

«Что ему нужно от меня? Конечно, не исключено, что адмирал нуждается в преданных людях — достаточно заглянуть в исторические труды, чтобы понять — ни один великий полководец не входил в историю, не окружив себя заранее верными маршалами. Именно умение отыскать этих будущих соратников и есть главная черта таланта покорителя вселенной».

— А я побалуюсь виски, — сказал адмирал, сам наливая себе из черной бутылки, и в Коле возникла жгучая зависть и обида — обида была от той легкости, с которой Колчак, видно, берегший виски, а коньяк имевший в избытке, не удосужился предложить рюмку — одну маленькую рюмочку Коле. «Жалко, — неожиданно подумал Коля, — жалко, что у меня нет собаки, я бы приходил домой и ее бил», — и он улыбнулся этой детской и очень правильной мысли.

— Вы хотели что-то сказать? — спросил Колчак.

— Нет, ваше превосходительство.

— Давайте договоримся, Коля, — сказал Колчак, — когда мы на людях — я принимаю только формальное обращение мичмана к вице-адмиралу. Но здесь, вдвоем, без свидетелей… Ваше здоровье.

Коля поднял рюмку и заметил, как дрогнула его рука.

Адмирал назвал его Колей. Это не было галлюцинацией.

— Допивайте, допивайте, — сказал Колчак добродушно. — В такое трудное время доверие — основная связь между людьми. Все остальное слишком опасно

— ни страх, ни деньги не могут обеспечить длительную преданность — преданность в страшные дни всеобщего предательства. Доверие! А доверие должно быть взаимным!

— Вы не спрашивали меня…

— Зачем? Чтобы заставить тебя лгать? А так твоя маска оказалась прозрачной, и контрразведка полковника Баренца за полдня узнала о тебе столько, сколько ты знаешь о себе сам.

Коля хотел подняться, но Колчак уловил движение, сказал жестко:

— Сиди. Умел врать, умей и слушать. Почему взял документы Берестова?

— Он мне сам их дал, ваше превосходительство!

— Меня зовут Александром Васильевичем, и наш уговор я не отменял. Когда же он успел их тебе дать?

— Я видел его перед бегством. Перед бегством в Румынию. Он хотел, чтобы я передал их его тете. Но тетя умерла, а документы остались у меня.

— Он жив?

— Нет, он погиб. Я бы не посмел взять бумаги живого человека.

— Бунтовщиков испугался?

— Как я могу доказать каждому пьяному матросу, — сказал Коля, — что я такой же русский, как он?

— Разумно. Но чтобы больше мне не лгать. Никогда. Ты хочешь еще что-то сказать?

— Нет, Александр Васильевич.

— Почему ты оказался в Севастополе? Почему дезертировал?

— Здесь тоже делаются дела, Александр Васильевич. Вы смогли бы провести такие дни в феодосийской глуши?

— Я действую иначе. Виски хочешь?

— Нет, спасибо.

— Ты неглуп. Ты догадался, что это моя последняя бутылка. Не посылать же авизо в Одессу? Ладно, Беккер… или фон Беккер?

— Просто Беккер.

— Разумеется, просто — вариант с «фон» годился только до войны. Мне надо, чтобы ты немедленно выехал в Ай-Тодор. Знаешь, где это?

— Разумеется.

— Поедешь туда инкогнито. Отвезешь мое письмо вдовствующей императрице. Оно никому не должно попасть в руки. Только императрице. От этого зависит судьба России, которая тебе, Коля, не должна быть безразлична.

— Когда выезжать? — Коля поднялся.

— Немедленно.

Коля добрался до Ай-Тодора с ветерком; на штабном моторе. Шоффер, немолодой матрос Ефимыч, был неразговорчив. Когда за Байдарскими воротами дорогу впереди перегородило овечье стадо и пришлось простоять минут пять на людной дороге, шоффер откинул полу бушлата, расстегнул деревянную кобуру маузера и так сидел — рука на рукояти. Видно, имел приказ охранять пассажира.

За Байдарскими воротами поехали вниз, из тумана и холода, спускавшегося с гор, в весеннюю теплынь моря. Проехали Симеиз, и Коля вспомнил далекое лето, Лидочку — милую, смышленую ялтинскую девочку, ставшую спутницей несчастного Андрюши. Коле было искренне жалко Андрея — ничего против него он, разумеется, не имел и, сложись обстоятельства иначе, рад бы отдать руку за своего товарища. Впрочем, он ничего плохого Андрею и не сделал — тому не стоило суетиться и слушаться Ахмета. Ахмет… вот еще одна потеря. Где он? В Стамбуле?

Дворец императрицы в Ай-Тодоре, который она делила со своим племянником Александром Михайловичем, был скромен, и густая растительность тем более скрадывала его размеры. Коля хлопнул себя по груди, проверяя, на месте ли письмо. Он делал это уже сотый раз за дорогу, и грудь немного побаливала. Потом поправил синие очки — как у слепого. Это он сам придумал, чтобы его случайно не узнали по дороге. Автомобиль проехал открытые ворота, остановился у подъезда. Шофер поднялся по ступенькам и позвонил в звонок. Дверь долго не открывали.

Сидя в автомобиле, Коля достал из коробки на сиденье фуражку, надел ее вместо кепи, что было на нем для конспирации, снял синие очки, положил их во внутренний карман.

Дверь во дворец открылась — пожилой лакей в красной, обшитой желтым басоном ливрее высунулся из нее, испуганно спросил:

— Вам чего?

— Господин офицер от командующего флотом к императрице! — отрапортовал шоффер неожиданно громко и четко. Коля и не подозревал, что у него такой голос.

— Ну и слава Богу, — сказал лакей. — Пускай господин офицер внизу подождут.

Он приоткрыл дверь шире, чтобы разглядеть автомобиль и Колю в нем. Вид его удовлетворил, дверь раскрылась еще шире, и лакей стал виден весь. На нем были черные штиблеты и белые чулки.

Коля, думая, что на него смотрят из окон, легко и изящно выскочил из авто и прошел к двери, на ходу расстегивая львиные головы — застежку черного плаща.

Он передал плащ лакею — бакенбарды висели у того