— …одите с Фин на прогулку, — подхватил маркиз д'Эгремон напыщенным тоном.

— А ты, Людовик, пройди со мной.

Не успев прийти в себя, Людо оказался на втором этаже замка, в маленькой комнате, напоминавшей одновременно из–за царивших в ней образцового порядка и невообразимого хаоса, рабочий кабинет и чулан. Ноги его подкашивались. Он поглядывал на натертый воском паркет, и ему страшно хотелось лечь на него, но он не смел.

Важно восседая за письменным столом, мадемуазель Ракофф пристально разглядывала его властным взглядом.

— Тебе нехорошо?..

— Меня зовут Людовик Боссар, — ответил он ватным голосом. — У меня рост метр восемьдесят сантиметров, но я не чокнутый, это моя мать…

— Послушай, не путай все вместе, пожалуйста… Расскажи–ка мне лучше о своей ране на лбу.

— Это моя мать, — промямлил Людо. — Нет, это Нанетт! Она уже померла… Впрочем, это неправда.

— Понятно… Впредь ты будешь называть меня мадемуазель Ракофф… Понял?

Он утвердительно кивнул.

— Да, мадемуазель Ракофф, — раздраженно поправила она.

— Да, мадемуазель Рофф…

— Ра–кофф, если тебе угодно, мадемуазель Ракофф.

Ей было лет пятьдесят. Ее седеющие густые волосы были коротко пострижены, на лошадином лице выделялись крупные черты, серые глаза смотрели пронзительно, квадратная фигура была затянута в строгий костюм с приколотой к груди, как эмблема, цепочкой. Елейная улыбка предваряла любое ее высказывание.

— Ты уже знаком с Фин. Сразу же после нашей беседы я познакомлю тебя с Дуду, нашим старейшим работником… он чернокожий.

— А ты? — прошептал Людо.

— И со мной, конечно, — поспешила уточнить мадемуазель Ракофф участливым тоном.

Он вдруг заметил на среднем пальце ее левой руки крупный ограненный камень, похожий на фантастический глаз. В прозрачно–розоватой массе, казалось, застыли частицы свернувшейся крови.

— Альмандин, — пояснила медсестра, возложив руки на конторку. — Он принадлежал полковнику Муассаку, основателю Центра. За несколько дней до кончины полковник передал его мне. Похоже, он обладает чудесной силой, во всяком случае, это очень редкий камень… Но вернемся к разговору о тебе. По словам Мишо. ты крепкий парень, что ж. посмотрим. Фин будет будить тебя по утрам. Ты будешь помогать ей готовить шоколад для детей, а после завтрака вместе со всеми работать в мастерских.

Слова на ее губах зарождались постепенно: вначале мелодичные, а затем словно пронизанные гнусавыми модуляциями. Она все время теребила свисток, висевший у нее на шее на кожаном шнурке. Утомленный, Людо уже не слушал, о чем она говорит: справа от него находился чугунный камин, и огонь, казалось, пожирал антрацит с треском разгрызаемых костей. К тому же Мишо сказал что приедет в воскресенье с Николь и Татавом и что потом я сам приеду туда… но я не такой как они я не дитя я управлял трактором на ферме я даже умею водить машину моей матери… она не умеет переключать скорости и скоро запорет коробку передач.

— Несколько слов о внутреннем распорядке. Ты должен убирать свою постель каждое утро. Если умеешь, тем лучше, если нет — Фин тебе покажет.

— Нет, я умею, — резко выкрикнул он.

Она удивленно на него посмотрела и продолжила:

— В твоем распоряжении большой парк, но выходить за его пределы запрещается, к тому же это опасно. Запрещается также бегать, прятаться, приближаться к девичьему флигелю, нежиться в постели и ложиться днем спать. Что касается остального, то теперь ты у себя дома и скоро сам увидишь, что здесь все счастливы. Есть ли у тебя ко мне вопросы?

— Нет, — ответил Людо. — А что здесь едят?

— Ну, в разные дни по–разному… Но в воскресенье на десерт бывают пирожные.

— А у нас по утрам всегда были круассаны и варенье, — пробормотал он.

— Да?..

— И моя мать приносила мне завтрак в постель…

Мадемуазель Ракофф лукаво улыбнулась и подхватила игру, изображая полное доверие ко всему, что рассказывал Людо:

— А по праздникам она готовила тебе фаршированную чечевицу.

— С апельсиновым фаршем…

— Ну ты и шутник!.. Это все, что ты хотел сказать?

— Кто такие дети?

Лицо медсестры просветлело.

— Наконец–то дельный вопрос, — сказала она, поглаживая свои волосы. — Дети — это существа, которых Бог посылает в мир… для того, чтобы они служили примером. Примером чего?.. Чистоты, откровенности, простоты и, конечно же, невинности… Ты был избран для того, чтобы являть собой пример.

От лихорадки Людо привиделось, что она раздвоилась.

— Это все завистники, — бросил он. — Фарисеи были завистниками. И потом, мне пятнадцать лет. Татав и тот сказал, что они помешанные. Я не помешанный.

— Что это за история с Татавом?.. Мне кажется, он и есть главный завистник!.. Но ты не волнуйся, все это теперь уже не так важно. Иди лучше посмотри, какую прекрасную комнату мы для тебя приготовили.

Они спустились по лестнице и прошли через большой зал, где на стоящих рядами столах были расставлены миски с деревянными ложками; в глубине зала, в проеме огромного камина, располагались Рождественские ясли.

— Это символ совести, — сказала мадемуазель Ракофф, не останавливаясь. — Я объясню тебе это вечером в присутствии детей.

Одна деталь вызвала у Людо беспокойство. Под волнообразными складками крашеной материи, на которой золоченые блестки изображали созвездия, толпились не волхвы, а стадо самодельных фигурок барашков.

Теперь они шли по длинному коридору, в котором шаги отдавались приглушенным эхо.

— Мы в помещении для мальчиков. Девочки живут в другом крыле.

Она открыла дверь, украшенную бумажным витражом.

— …Комната для игр. Дверь с красным крестом — медпункт. Дуду живет прямо напротив. А теперь твоя комната, она выходит в парк.

Они вошли в комнату со светлыми стенами. Прямые занавески, обычная обстановка: шкаф, стол, табурет, кровать. На подушке лежал красиво перевязанный пакет.

— Ну же, открывай, не бойся!.. Это тебе от всех детей.

Внутри Людо обнаружил завернутую в тряпки фигурку из шерсти и папье–маше: такого же барашка, как и в яслях, только величиной с крысу. На прикрепленной к барашку деревянной пластинке готическим шрифтом было выгравировано его имя.

— Что это? — недоверчиво спросил Людо. Лицо медсестры засияло ангельской кротостью.

— Дети — хранители чистоты, — медоточивым голосом проговорила она. — Агнец символизирует чистоту, вот и все… Ты все поймешь вечером. Не забудь взять своего агнца с собой на ужин… И последнее: окно в комнате не открывается. Зато дверь всегда открыта, даже ночью. Но после отбоя дверь в коридоре запирается до утра. Теперь я тебя оставлю. В твоем распоряжении шкаф и ящики под кроватью, я не люблю, когда что–то валяется. И поторопись, скоро будет музыкальное занятие в часовне. Видишь строение за окном?