– Что, если треснет? – беспокоился Чурба. – Что, если этот красавчик расколется на части? Что тогда?

Но эти люди обладали гладкими языками и ошеломляющими верительными грамотами. Чурба сдался и продал им фрагмент исполина. Они были правы: ничто не треснуло, не раскололось и не раскрошилось.

– Возможно, это ископаемое, мистер Ньюэлл, – сказал профессор Марш. – И все же…

– Вы же слышали, как внутри отдавалось пустотой, когда я по нему стучал, – сказал профессор Силлман. – Там, несомненно, могут быть органы. Хотя без полноценного вскрытия я не поручусь за их состояние.

– Погодите, – вмешался Чурба. – Этот осколок и так слишком много, я зря согласился. Не надо меня путать. Пожалуйста, в этом доме ни слова о вскрытии.

– Без вашего согласия мы ничего не станем делать, – заверил его профессор Марш. – Мы отдаем себе в этом отчет, мистер Ньюэлл.

Мистер Ньюэлл налил гостям по новой порции бренди.

– Я склонен полагать, что это статуя, – сказал профессор Дрейтор. – Величайшее произведение античности и, возможно, ценнейшее из всего, что представало людским глазам в этом столетии.

– Статуя, говорите? – воскликнул Марш. – Тогда ответьте мне на следующий вопрос. Для чего классическому скульптору понадобилось увековечивать столь чудовищно перекрученного человека? И где у этой статуи основание?

– Основание найдется.

– Я бы предположил, что основание должно было найтись поблизости от того, подо что оно подведено, – либо под статуей, либо рядом с ней. То, что оно не найдено убеждает меня, Дрейтор, что ваша теория безосновательна.

– Полагаю, судить еще рано, – сказал президент Корнелля, протирая запотевшие очки.

Он готов был отнести исполина не к античности, а к адолесцентному искусству, сие был худший образец любительской скульптуры. Марш с Силлманом колебались, и доктору Уайту достало благоразумия не оглашать своих подозрений. Корнелль – не Йель.

– Расскажите нам еще раз, мистер Ньюэлл, как вы нашли исполина.

– Гидеон Эммонс и Генри Николе копали для меня колодец. Это и в двух словах, и в десяти.

– Вы сами выбрали место?

– Нет, сэр, – ответил Чурба. – Его указал год назад еврейский водяной колдун. Вы бы видели, как подпрыгнула его лоза, когда он туда двинул. Можно подумать, новый океан.

– Год назад, мистер Ньюэлл? Тогда почему вы так долго откладывали?

– Год назад у меня не было денег. В этом году вообще-то тоже – я пошел нанимать Генри и Гидеона с пустыми руками. Был уверен, что банк даст ссуду. Видать, ошибся. Если бы эти два злодея нашли не Голиафа, а простую воду, они вцепились бы мне в жопу. Аллилуйя, вот и все, что я скажу. Аллилуйя опять и опять.

– С этим нужно разобраться, – сказал доктор Уайт.

– Я уважаю вашу осторожность, – заверил его профессор Марш. – Пока рано объявлять находку человеческим существом. Такое заключение неизбежно повлечет за собой слишком серьезные последствия, отзовется в бесконечной череде прошлых и будущих веков.

– Восхитительная скульптура героя древности, даже в поражении своем сохранившего хладнокровие. Миф, джентльмены, но не человеческая плоть. Некая разновидность гипса, однако не та, что добывается непосредственно в данном регионе. – Дрейтор хлопнул рукой по столу.

– Потрите осколок пальцем, и вы ощутите зернистость, а не порошковую субстанцию. Не потому ли, что мы имеем дело не с гипсом, но с окаменелыми остатками человеческой кожи? – спросил Силлман.

– И если скульптура столь велика и тяжела, то почему она здесь и как ее сюда доставили? – спросил Марш.

– Не пытайтесь сбить меня с толку, – сказал профессор Дрейтор. – Повторяю, окаменелость это или статуя, находка поистине выдающаяся.

– О да, выдающаяся, – сказал доктор Уайт. – Под этим и я готов подписаться. Хотя по-прежнему считаю, что сейчас не время для публичных заявлений.

– Значит, Корнелль консервативен, осторожен и недоверчив.

– Корнелль осторожен, – подтвердил доктор Уайт. – Недоверчив и скептичен.

– Скептичен? После всего, что мы испытали и видели, учитывая обстоятельства эксгумации, вы способны заподозрить мошенничество? Признайте, по крайней мере, что…

Чурба встал и распрямился.

– Я не могу больше тут сидеть, – сказал он. – Как бы мои кости тоже не окаменели. Прошу прощения, джентльмены, пойду погляжу, как там мой сын Александр. Мальчонка отродясь не держал в руках больше пятидесяти центов, а дьявол вечно ищет, кого бы сбить с пути.

– Слово «скептичен» я употребил в расширительном смысле, – сказал доктор Уайт. – Разве можно по камешку судить о Монблане?

– Осторожность – сестра науки, – согласился профессор Марш. – Но излишняя осторожность – родственница неверию. Мы здесь для экспертизы, обмена мнениями и гипотезами. Доктор Дрейтор говорит об идоле, мы с профессором Силлманом осторожничаем, вам же мерещится подвох. Узнаю нашу столбовую академию, там никогда не упускали случая распять вестника. И почему, доктор Уайт, вам понадобился Монблан, когда для подобных метафор у нас вдосталь собственных великих вершин? Возьмите грандиозные Скалистые горы либо совсем рядом Адирондак и Катскилл? Если исполин – американец и в самом деле открывает новую страницу в понимании Книги Бытия, то сколь долго сможем мы утаивать сию новость? Или в трубу должен протрубить кто-то иной?

– Сзывайте всех, – откликнулся от дверей Чурба. – Дуйте в горны. Посмотрите на эту толпу. Образованные там тоже есть. Стали бы они ради статуи собирать деток и переть их за столько миль, петь гимны и псалмы, а после пихаться и отдавать доллары? Ископаемый человек, точно вам говорю. – Мистер Ньюэлл указал на важную сторону дела, – выговорил доктор Уайт. – Предположим, их вера найдет подтверждение. После полноценного вскрытия.

– Об этом забудьте, – заявил Чурба. – Я уже сказал все, что думаю. Что там стряслось с женой Лота? Превратилась в соляной столб вроде бы – не так уж далеко от того, что у нас, правда? Неужто вы заикнулись бы про то, чтобы вскрывать эту несчастную женщину? Господь всегда поворачивает людей не к началу, а к чему другому. Сколько классов надо отучиться, чтобы увидеть: мой исполин прошел через такое, что превратило бы в камень самого Иисуса? Не зовем ли мы Его «Скала веков»? Я прав или не прав?

Подкрепив свои аргументы крестным знамением, Чурба вышел за дверь и поймал себя на том, что хватает ртом октябрьский воздух, пропитанный запахом яблочного сидра.

Саманта Бейл сидела в кресле-качалке и переживала из-за хеллоуина. Не просто оказалось объяснять суть этого праздника учащимся Аклийской академии. Все попытки Саманты внушить индейцам, что хеллоуин – это «день всякой нечисти», время шуток, игр и веселых песен – «Славься, Джеки, фонарем, славься, тыква, пирогом», – лишь сбивали детей с толку.