Но у Маркуса Эллинга нет даже смерти. Я отматываю вперед целых десять секунд темноты, после чего появляются помехи, которые сменяются наконец светом, движением и картинкой — воспоминаниями. Эллинг несет пакет с покупками домой.

Роланд убирает ладонь, и Эллинг испаряется. Я растерянно моргаю.

— Его воспоминания о смерти исчезли.

— Именно.

— Как такое возможно? Он похож на книжку, из которой вырвали последние страницы.

— Если быть точнее, он именно такой и есть, — говорит Роланд. — Его отформатировали.

— Что это значит?

Он задумчиво постукивает по полу носком кеда.

— Это значит, удалили воспоминание или целый ряд воспоминаний. Вырезали моменты. Изредка такая техника применяется во Внешнем мире, чтобы обеспечить безопасность Архива. Ведь секретность, как ты понимаешь, основной принцип нашего существования. Только некоторые члены Отрядов способны производить эту операцию, и без крайней нужды к ней не прибегают. Это непросто и не очень приятно.

— Получается, Маркус Эллинг имел какие-то дела с Архивом? И такие серьезные, что пришлось стереть ему память?

Роланд качает головой:

— Нет, форматирование допускается только во Внешнем мире, и с единственной целью — исключить раскрытие Архива. А в нашем случае Историю отформатировали уже после того, как она попала на полки. И это произошло давно — заметно, как размылись края. Скорее всего, это сделали, как только он попал сюда.

— Но это значит, что убийца Эллинга хотел, чтобы подробности его смерти остались неизвестны и для сотрудников Архива.

Роланд кивает.

— А серьезность этого случая… уже одно то, что подобное произошло…

Я говорю то, что он не в состоянии произнести.

— Только Библиотекарь может прочесть Историю, и только Библиотекарю под силу отформатировать ее.

Он переходит на шепот:

— Подобное действие противоречит всем принципам устройства Архива. Форматирование используется только для изменения воспоминаний живых, но не для того, чтобы предать забвению жизни ушедших.

Я пристально смотрю на лицо Маркуса Эллинга, словно оно может сказать мне то, что не сохранилось в его воспоминаниях. Теперь у нас есть мертвая девушка без Истории, и История без воспоминания о смерти. Я думала, что становлюсь параноиком, что Хупер — сбой моего воспаленного мозга, что Джексон украл нож. Но если это осознанно сделал неизвестный Библиотекарь, который нарушил клятву Архива, пропажа оружия и заглючивший Архивный лист для него — плевое дело. Однако тот, кто отформатировал память Эллинга, должен был давно уже уйти… разве не так?

Роланд тоже смотрит на Историю в ящике перед нами. У него на лбу пролегла глубокая морщина. Никогда еще я не видела его столь обеспокоенным.

И тем не менее он первым нарушает молчание:

— Ты какая-то притихшая.

Мне хочется рассказать ему про Убийцу Хранителей и Архивном ноже, но первый уже на Возврате, а второй привязан под джинсами к моей лодыжке. Поэтому я просто задаю новый вопрос:

— Кто мог сделать такое?

Он качает головой:

— Понятия не имею.

— Разве у вас нет записи об Эллинге? Может, удастся найти какие-то подсказки?

— Он и был этой самой записью, мисс Бишоп.

С этими словами он закрывает ящик и ведет меня назад, к лестнице.

— Я продолжу расследование, — говорит он, остановившись. — Но, Маккензи, если за это отвечает Библиотекарь, возможно, он действовал в одиночку, независимо от Архива. Может, на это была особая причина. Возможно даже, он следовал какому-то приказу. Если мы начнем расследовать обстоятельства этих смертей, получается, мы исследуем изнанку самого Архива. А это — крайне опасное занятие. До того как пойти дальше, мы должны осознать все риски…

Следует долгая пауза. Я вижу, что Роланду нелегко подобрать нужные слова.

— Форматирование использовали во Внешнем мире, чтобы избавиться от свидетелей. Но иногда его применяли и к членам Архива, если они решали оставить службу… или признавались недееспособными.

Мое сердце будто сжимают стальными тисками. Я даже не пытаюсь скрыть шок.

— Ты хочешь сказать, что если я лишусь работы, то лишусь и жизни?

Он старается не смотреть на меня.

— Все воспоминания, касающиеся Архива и работы, сделанной за это время…

— Но это же моя жизнь, Роланд! Почему меня не предупредили?

Я почти кричу, мой голос эхом отражается от ступеней. Роланд прищуривается:

— А ты бы передумала, если бы знала?

Я задумываюсь:

— Нет.

— А некоторые передумали бы. Нас в Архиве совсем немного, и мы не можем позволить себе новые потери.

— Поэтому вы лжете?

Он грустно улыбается:

— Опущение некоторых деталей — это не то же самое, что ложь, мисс Бишоп. Это просто манипуляция. Ты как Хранитель должна знать, чем одна ложь отличается от другой.

Я сжимаю кулаки:

— Ты что, пытаешься превратить все в шутку? Мне не кажется веселой перспектива того, что меня отформатируют, сотрут мне память или как у вас это еще называется.

Я вспоминаю день, когда меня принимали в Хранители.

…Если мы это сделаем, а она продемонстрирует свою некомпетентность в любом из вопросов, она будет лишена работы. И если она окажется негодной, ты, Роланд, устранишь ее сам…

Неужели он действительно способен это сделать? Вырезать из моего сердца Хранителя, уничтожить все воспоминания об этом мире, о дедушке? А что тогда останется мне?

Роланд словно прочел мои мысли:

— Я не позволю этому случиться. Даю слово.

Мне очень хочется ему верить, но он — не единственный Библиотекарь в Архиве.

— А что с Патриком? — перевожу я на другую тему. — Он все грозится написать на меня докладную. И он упоминал какую-то даму по имени Агата. Кто она, Роланд?

— Она… что-то вроде главного эксперта. Она решает, подходит ли работник Архива для своей должности. — Я открываю рот, чтобы задать следующий вопрос, но он меня опережает. — С ней не будет никаких проблем. И я займусь Патриком.

Пытаясь собраться с мыслями, я провожу рукой по волосам:

— Разве ты не нарушаешь правила, обещая мне подобное?

Роланд тяжело вздыхает:

— Мы уже нарушили большинство существующих правил. В этом все дело. Ты должна это осознать до того, как впутаешься в это еще больше. Сейчас еще можно повернуть назад.

Я не отступлю. И он это прекрасно знает.

— Я рада, что ты мне рассказал. — Я все еще не в порядке, в голове кавардак, но я должна сосредоточиться. У меня есть работа, и есть собственные мысли, и есть загадка, которую надо решить.