Мне бы очень хотелось знать, как это происходит в моей голове. Как будто есть сознание бытовое, обычное, о котором я знаю, и еще одно, гораздо более сложное, законы которого от нас спрятаны. Кем? Чем? Почему? Может быть, потому что есть вещи, о которых человеку знать не нужно? Узнавая их, человек использует их во вред – и другим, и даже себе. Как было с расщеплением ядра атома. Не столько пользы от атомных электростанций, сколько вреда и опасности, постоянной, ежесекундной от них самих и, главное, от ядерного оружия. Неужели средневековая церковь, тормозившая прогресс и развитие науки, каким-то образом знала о страшной опасности, которую могут принести человечеству научные знания?

Историк в училище, с которым я поделилась этим размышлением, так хохотал, что не знаю, кому было хуже – англичанке, услышавшей мое предположение, что примитивность английского языка говорит об ограниченности мышления их носителей в массе своей, или историку, который потом долго пил воду, смеялся, говорил: «Ну, ты, блин…» – и все смеялся и смеялся. Мне казалось, что ему давно уже не смешно, просто он не знает, что ответить, чтобы не выглядеть дураком.

Историку нашему лет тридцать. Роман Георгиевич, крепкий высокий молодой человек с широкой костью и небольшой для его роста головой, которую он любит коротко стричь, учился в педагогическом институте в Москве и очень этим гордится. Но знает мало что. Иногда мне кажется, что он постоянно читает газеты и сайты монархического содержания, потому что если его послушать, то до царей Романовых в России истории не было никакой и после них, собственно, тоже.

В кабинете его висит огромный плакат с портретом последнего русского царя, и историк на праздники надевает загадочный орден, который ему вручили после какой-то конференции такие же монархисты, как он. На ордене написано «За царя!» Все события, происходившие с восемнадцатого по двадцатый век, он рассматривает с точки зрения, хорошо ли было от этого царской семье. Рассказывает, кто из великих князей и княгинь на ком женился, где отдыхал на водах, что написал в письме. Когда уже царей не стало, их влияние Роман Георгиевич все равно прослеживает в истории страны. И даже сейчас. «Вот был бы царь жив, он бы им показал! Вот придет Романов на престол, все встанет на свои места!» Так смешно, что его самого зовут Роман. Как будто его родители знали, как его назвать. Как в большом поместье Оболенских все крестьяне были Оболенские. И теперь многие ведут свой род от дворян, потому что фамилии вроде как дворянские.

Наши девочки в группе все считают, что произошли от дворян, все пятнадцать человек. Прочитали про свои фамилии в Интернете, нашли «корни». Даже Иванова Тася нашла какого-то дворянина с фамилией Иванов и рассказывает свою родословную, считая от помещика Пензенского уезда. Непонятно только, куда же делись тогда все крестьяне, рабочие, разночинцы, если все мы – потомки дворян.

Я специальных книжек по истории пока читала мало, лишь те, которые нашла в библиотеке нашего училища, но даже то, что написано в нашем учебнике, никак не увязывается с рассказами Романа Георгиевича. Однажды я спросила его:

– А как же дети в дореволюционной России, которые работали по четырнадцать часов? Как же высочайшая смертность, бесправие, голод, как же бессмысленное участие России в Первой мировой войне, зачем гибли люди, за что? На нас никто не нападал, зачем царь ввязался в эту войну?

Историк долго смотрел на меня, потом спросил:

– Коммунистка?

– Нет.

– Где набралась этого бреда? Спаситель России – царь! Вот когда вернутся Романовы, когда церковь возьмет опять все в свои руки…

– Тогда что? Мы проиграем третью мировую войну, как проиграли первую? – не удержалась я, хотя стараюсь до открытого конфликта с людьми не доводить.

Не из трусости. Я стараюсь уладить миром все, что улаживается. Но историк своей недалекостью меня потряс. Если бы это говорил кто-то из моих товарищей, я бы так не взвилась.

Мы еще долго с ним препирались. Хорошо, что в училище нет текущих оценок. А на зачете он мне, конечно, поставил тройку. Мне это не подошло, не из-за стипендии, мне ее все равно заплатят, а из принципа. Я поставила себе цель и планку. Я должна учиться только на пятерки, окончить училище с красным дипломом. У меня не должно быть троек и даже четверок в зачетке. Я попросила о пересдаче. Историк пожал плечами и согласился. На пересдаче он мне снова поставил тройку. Что бы я ни отвечала, он спрашивал:

– Роль царя в этом какая была?

Я отвечала:

– Никакая.

Или:

– Позорная.

Были, разумеется, цари, от которых России была частичная польза или же спорная польза, как от Петра и Екатерины Великих, или хотя бы не было большого позора и вреда. Но он словно нарочно спрашивал о самых ничтожных царях. Тем более что самый любимый его царь – Николай II Кровавый. Я думаю так, если современники назвали человека «кровавым», тем более – царя, им было виднее, чем нам теперь, когда нельзя уже поговорить ни с одним человеком, жившим в то время.

Я пересдавала историю шесть раз. После шестой тройки я написала заявление и отнесла его директору училища. «Прошу разрешить мне пересдать историю у другого педагога. Потому что с Романом Георгиевичем Ишкиным мы не сходимся во взглядах на монархизм». Мне невероятно повезло. Директор нашего училища оказалась по образованию историк. И она сама взялась гонять меня вдоль и поперек. Сначала вопросы были легкие, потом все сложнее и сложнее. Потом она стала спрашивать очень странные вещи. И я поняла – она спрашивает то, чего сама не знает. И что, скорей всего, не знает никто. Когда она спросила меня, как звали мать и кормилицу Бориса Годунова, я, ни секунды не задумываясь, ответила:

– Отца звали Федор Иванович, а мать – Стефанида Ивановна… а кормилицу… – Я секунду подумала: – Агриппина Румянцева.

– Да? – удивилась директриса и стала щелкать мышкой, искать в Интернете. – А ты откуда знаешь?

– Читала, – пожала я плечами. – Я в библиотеке нашей книги беру.

– А чего ты хочешь? – прищурилась директриса, отбросив мышку. – Вообще чего хочешь?

– Окончить училище с красным дипломом.

– Зачем?

– Поступить в МГУ.

– Зачем?

– Хочу преподавать.

– В школе?

– Нет. В университете. И… еще что-то полезное делать.

– Почему не в школе?

– В школе многим литература не нужна.

– Ладно, – директриса хлопнула руками по столу.

Я загляделась на ее красивый, необычный маникюр – прозрачный, с белыми краешками и блестящими камнями, неровно рассыпанными по поверхности ногтя затейливым узором. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…» Я вздохнула и спрятала свои руки. Но при этом подрабатывать уборщицей не получится. Перчаток не напасешься. И в них не все удобно делать.

– Хочешь получить красный диплом – учись. Работу исследовательскую будешь писать?