Ваня говорил совсем не своим, растерянным и тихим голосом:

– Привет, Вик. Ты где? У нас тут такое. Блин. Даже уроки отменили.

– Что там у вас такое? – спросила я, и хоть еще ничего не понимала, но сердце уже неприятно защемило.

– Ты только не волнуйся. Цой жив.

В глазах у меня потемнело, я сползла по стенке рядом со входом в «KFC» и выронила телефон. Пришла в себя, подняла трубку дрожащей рукой. Ваня терпеливо ждал.

– Что с ним?!

– Кавалер твой бывший подстрелил.

– Анжело?

– О господи, я думал, что у тебя прошло это помутнение. Какой там Анжело! Михась из папиного травмата прямо в лоб пальнул. Цоя, короче, в Поленова по блату увезли. У его бати там друг в хирургии. Я бы поехал, но у меня астматический приступ на нервной…

Ноги помчали меня в больницу. Через пару минут я уже была там. Мир вокруг закрутился юлой. Я носилась по вестибюлю, пугая больных и врачей, пока не натолкнулась на родителей Цоя. Они тихо сидели в коридоре и ждали врачей. Цой был в реанимации. Родители Цоя мне совсем не обрадовались. Скорее наоборот. Были предельно вежливы, но смотрели исподлобья, как на жабу какую-то или змею. Может, я и есть змея?

Потом примчался папаша Михайлова в форме, он же полковник в Военмеде. Меня он сначала старательно не замечал. Хотя, может, и не узнал сразу. Он ведь видел меня всего пару раз, когда ездил с нами на экскурсии. Михась-старший, краснея и потея, извинялся перед Хванами, чуть ли не на колени становился, просил не губить молодого парня! Мол, его от любви переклинило совсем, а виновата во всем эта вертихвостка, маленькая дрянь, ведьма, которая свела его с ума, а может, даже и на наркотики посадила. Еще он говорил, что Цой первый начал, а Михась оборонялся, и обещал, что с Цоем все будет хорошо, и он лично его в Военно-медицинской академии вылечит и реабилитирует. Он так бы и продолжал, если бы папа Цоя не попросил его уйти. Вежливо, но очень твердо. По-военному твердо. Меня Хваны Михасю-старшему не выдали. Но он, похоже, меня все-таки узнал, потому что перед уходом помахал кулаком перед моим носом. Если бы я не была такой контуженной в этот момент, я бы его по стенке размазала без всякой магии. Но я сидела тихо и молила Первородного помочь Цою. Но почему? Почему со мной так поступают? Ведь я не делаю ничего плохого! И почему опять страдает лучший из всех, кого я знаю и люблю?

Не знаю, сколько мы там просидели, пока не вышел седой приятный доктор и сказал Хванам примерно следующее:

– Состояние тяжелое, он сейчас в коме. Но есть надежда, что все обойдется. Рефлексы вроде во всех частях тела есть. На днях его попытаются вывести из комы по медицинским показаниям и будут думать, что делать дальше. Гематомы, слава богу, нет. Но есть сильный ушиб с возможным повреждением коры. То есть если говорить проще – его надо «включать» и смотреть, что работает, а что нет.

В реанимацию нас конечно же не пустили. И мы пошли на выход. В дверях больницы отец Цоя выпустил жену на улицу, а сам остановил меня и тихо сказал:

– Вика, ты ни в чем не виновата. Олег тебя очень любит. Не вини себя. Это я виноват, что мужиком бескомпромиссным его воспитал. Но жене я это объяснить не смогу. Так что ты лучше пока не ходи в больницу. Ей и так тяжело. А я тебе буду звонить – рассказывать. Телефон твой я у Вани возьму. А как только Олег в себя придет и видеть тебя захочет – мы тебя позовем. Ладно?

А что я должна была ему сказать? Я согласилась и вышла из Поленова совершенно опустошенная. «Захочет видеть»… А если не захочет? Что я вообще делаю в мире, где должна отвечать за ошибки, совершенные какой-то идиоткой Тори? В этот момент я как никогда прониклась историей Матильды. Если бы на скамейке в скверике Института Поленова мне сейчас попался какой-нибудь мерзкий Максимаус, я бы не раздумывая отдала ему душу за выздоровление Цоя. Но на промерзших скамейках никого не было.

С тяжелой душой и болящим сердцем я вернулась домой. Бабе Любе ничего объяснять не стала. Заперлась в комнате и уже хотела заснуть, как мне позвонил Ваня. Я передала ему сводку о здоровье Цоя, а он рассказал мне в подробностях, что сегодня случилось в школе.

Лучше бы я никогда этого не слышала. Оказывается, вчера кто-то напел Михасю, что я теперь с Цоем. Мальчика Сережу перемкнуло, и он выложил в инстаграме некие мои интимные фотографии с проклятьями и оскорблениями. Насколько все там было плохо, я у Вани уточнять не стала. Ничего серьезного у нас (тьфу ты, у Тори с Михасем) не было. Это он мне лично ночью выплакал, а чего они там творили, что за селфи снимали, – меня не интересует. Тем более что уже утром он все сам убрал. Видимо, ночью опять сорвался, а утром протрезвел и Цоя испугался. Но было поздно. Ночью эти фотки увидел Ваня и позвонил Цою. А если бы не он, так все равно их видела куча народа и кто-нибудь бы Цою рассказал. Поэтому мой герой пошел с утра в школу и без особых прелюдий дал Михасю по морде. Ну, а тот, предполагая подобный сценарий, подготовился и приволок в школу отцовский травмат, из которого в упор и выстрелил прямо в лоб моему Цою.

Я просто не знаю, что теперь делать? Молить Первородного за Цоя, это понятно. Но отвечать за Тори я совершенно не хочу. Мало ли что она еще здесь творила? К черту этот мир – нужно выбираться в свой. Только бы у Цоя все было хорошо. Но врач же сказал, что надежда есть. Буду надеяться и верить. А что еще остается простой смертной, не владеющей никакой магией?

Да, и еще, чуть не забыла. Ваня признался, что после моей просьбы помочь и последить за родителями и Шкатовым он целый день следил за мной. И видел, как я кривлялась перед Медным всадником. Так вот, он почти уверен, что за мной еще кто-то следил из огромного черного джипа. А у кого из моих знакомцев есть такой джип? Правильно – у Шкатова!

Башня на Бармалеева

– Это ужасно. Ужасно. Дол жен быть какой-то другой выход. Нужно попытаться с ней поговорить. Все объяснить. Рассказать про Герту. Мы же собирались сделать это на ее шестнадцатилетие…

Голос Германа дрожит. Каждое слово дается ему с болью. Он очень старается говорить тихо, но эмоции мешают. Рвутся с голосом наружу.

– Собирались, но не собрались с духом. Сами виноваты. А теперь деваться некуда. Каждый час на счету, – так же тихо говорит ему в ответ Ма-Маша. – Объясняться поздно. Она нам не поверит. Ты же все сам читал. Придумала свой мир. Магия, тайные ордена, спасение мира. Мы для нее никто – скучные, обычные смертные, а она королева.

– Но почему, почему в шестнадцать лет им теперь так хочется быть королевами? Нам вот в шестнадцать уже замуж хотелось. Я вон в семнадцать Машку родила.