И как же тогда мама? Отцу недостаточно, что у него уже есть женщина. Жена. И ЕЁ это, видимо, тоже не смущает. Так, значит, можно? Мораль позволяет? И только преподаватель-студент нельзя.

Уж лучше бы тогда сказала: «А не пошёл бы ты Дима на фиг. Я люблю другого». Или не любит? Просто проводит время. Тогда тем более странно. И не всё ли равно с кем. Не всё ли равно, старше он или младше? Особенно, если ЕЙ без разницы – свободен или женат.

Бывают же совпадения. Тёмно-серый Hyundai обогнал Диму на подходе к дому, посигналил приветственно, правда потом немного постоял, дожидаясь, пока распахнутся створки автоматических ворот, ведущих в огороженный двор. Но возле подъезда они опять оказались одновременно, Дима с отцом.

– Здорóво! – отец улыбнулся, открыл дверь. – Чего это ты припозднился?

– С Ксюшей гулял, – сухо доложился Дима. – А ты?

– В смысле? – озадачился отец.

– Где был? – уточнил Дима, стиснул зубы.

Беспечные легкомысленные интонации раздражали, и эта вечная улыбка к месту и не к месту, показательный позитив. Всё настолько хорошо? Ничего не беспокоит?

– На работе. Где ещё? Новый состав на пригородный маршрут запускали.

Это теперь так называется?

– А чего ты вдруг интересуешься? – отец достал из кармана ключи, и те звякнули колокольчиком.

Он ещё и спрашивает? Будто подначивает высказать всё, о чём Дима знает. Настолько уверен, что ничто ему не грозит и его не смущает?

Впервые Дима испытывал к отцу столь выраженную неприязнь, а ведь у них всегда были отличные отношения. Всякое случалось: и обиды, и недопонимание, и ссоры, но вот такого – ещё ни разу, чтобы бесило каждое слово, каждое действие. Даже хорошо знакомые, родные привычки и внешние черты – тоже бесили. Но всего сильнее – вот эти легковесная беспечность и нарочитое незамутнённое благополучие.

Вместе вошли в квартиру, мама тут же обрисовалась в прихожей:

– Вы как раз вовремя. Ужин почти готов, – доложила и снова скрылась на кухне.

Отец и при виде её не смутился, хотя ничего не сказал, даже не кивнул, повесил пальто на вешалку, скинул ботинки – а Дима ещё толком и раздеваться не начал – направился в комнату, но почти сразу вернулся.

– Дим, тебе в ванную не надо?

– Нет.

– Тогда я пойду.

– Иди.

Торопится смыть с себя запах другой женщины?

А ведь стоило подумать, и тёмная пелена встала перед глазами, и мысли окрасились в отчаянно чёрный, и желания, и пришлось сжать кулаки, представляя, что это пружина, которая торчала внутри, которая с каждой секундой закручивалась, закручивалась, грозя того и гляди сорваться нафиг.

Мама по-прежнему возилась на кухне, гремела посудой под бесперебойный бубнёж телевизора, а Дима всё-таки разделся, но так и не прошёл в свою комнату, в последний момент свернул в гостиную, увидел на столе отцовский мобильник, и сразу мысль возникла. Хотя, возможно, она гораздо раньше появилась, и именно она привела его сюда. Как раз вот за этим, не объясняя, зачем оно нужно.

Нужно и всё. Мало ли зачем. Просто – нужно.

Код для разблокировки – элементарный зигзаг, дальше – тёмно-зелёная иконка с трубкой. Последний входящий от какого-то Владимира, зато исходящий перед ним «Алёнка».

Алёнка. Алёна. Почему это имя и звучало, и произносилось как-то по-особенному. С другими – всё обычно. Даже «Ксюша» просто «Ксюша». Или нет. Его тоже произносить приятно, сразу возникала куча почти осязаемых ощущений, на которых тело охотно откликалось волнующим теплом. А от «Алёна» – просто крышу сносило.

Даже пальцы подрагивали, пока Дима торопливо вбивал её номер в «Контакты» своего телефона. Полностью имя писать не стал, ограничился одной буквой «А». Закрыл историю звонков в отцовском мобильнике и только успел его выключить, как папа вошёл в комнату, уже переодетый во всё домашнее, с полотенцем на шее.

– Зачем тебе два? – озадаченно поинтересовался, увидев оба телефона в руках у сына.

– Да забыл, куда свой положил, – легко оправдался Дима. – Пришлось с твоего звонить, чтобы по звуку найти.

– А-а, – с пониманием протянул отец. – И где нашёл?

– В куртке, оказывается, забыл.

– Бывает, – отец хмыкнул, протянул руку и, получив телефон, тоже сразу полез в него.

Не иначе решил почистить «Журнал», избавиться от ненужных сведений. Чтобы мама не устроила разборок, если случайно засунет свой нос.

Она иногда, улучив подходящий момент, заглядывала к отцу в мобильник. Наверное, тоже что-то чувствовала. Или не доверяла. И, кстати, правильно не доверяла. А у них завтра английский, между прочим.

Как себя поведёт Алёна? Игоревна. Тоже будет делать вид, что ничего особенного не происходит? У неё хорошо получается, относится к Диме так, будто и не случилось того разговора. Исправно произносит «Решетников, вы», обращаясь не чаще и не реже, чем к остальным, а он каждый раз стискивает зубы, не в силах терпеть это нарочитое равнодушие. Или, точнее, не равнодушие, а стремления показать, он для неё абсолютно такой же как все прочие, один из.

Да не такой он! Не такой!

Пара закончилась, народ повалил из аудитории, и Алёна Игоревна среди первых. Правда на преподавательском столе остались и учебник, и методички, и заложенный ручкой ежедневник, и ещё какие-то бумаги. Значит, она вернётся, точно вернётся. У неё же ещё одна пара, здесь же, с другой группой.

Ростик уже торчал в проходе, навострив лыжи к выходу, и Дима, хлопнув его по плечу, негромко произнёс:

– Ты иди один. Мы догоним.

– Понял, – тот скорчил рожу, ухмыльнулся с заговорщицким видом, а Дима поймал за руку проходящую мимо Ксюшу, глянул многозначительно:

– Ксюш, подожди! – Повторил, гораздо интимнее и тише, только для неё: – Ну, подожди. Куда ты торопишься?

Она вопросительно прищурилась, пряча в уголках рта улыбку:

– А ты не торопишься?

Ростик последний вывалился из аудитории и даже догадался прикрыть дверь.

– Сейчас нет, – медленно подтягивая Ксюшу к себе, произнёс Дима: – А что может быть важнее?

Привлёк её, развернул, прижал к столу, надавив бёдрами, впился в губы, жадно, несдержанно, раздвинул их языком. Ксюша откликнулась, не менее жадно, но, наверное, через минуту, упёрлась ладонями ему в грудь. Он нехотя отстранился, но прежде чем успел спросить, что не так, она прошептала, потупившись:

– Дим, а если сейчас кто-то войдёт? – а у самой интонации дразнящие, игривые, и глаза восторженно поблёскивали из-под полуопущенных век.

– И что? Тебя смущает?

– Нисколько.