Следующая задача Психеи — достать воду в резной хрустальной бутылке из ледяного водопада Стикса, что снова выходит за пределы её возможностей. В этой точке появляется типичный сказочный мотив: орел Зевса забирает бутылку, наполняет её водой и возвращает Психее. Меркельбах верно связывает Стикс с водой Нила. В конце романа мы снова вернемся к вопросу о таинственном сосуде, который содержит воду Нила; это невыразимая мистерия Осириса. Это вода смерти и, в то же время, перерождения, но здесь она представлена в греческом контексте.

Стикс — это древнейшая богиня, правящая остальными богами. Ее смертоносные воды уничтожают и людей, и животных, и их нельзя набрать в обычный сосуд, будь он из стекла, свинца или даже из золота, они опаснее «воды» алхимии, которую можно хранить только в золотом сосуде. Даже боги напуганы этим элементом, и самые торжественные клятвы произносят именем Стикса. Если бог нарушит такую клятву, то умрет на целый год и будет изгнан с Олимпа еще на девять. Стикс символизирует пугающий аспект материнского архетипа, и в некотором смысле также коллективного бессознательного в целом. Тот факт, что его нельзя «удержать» в сосуде, мне кажется очень важным. Мы действительно не можем полностью овладеть или управлять коллективным бессознательным. Оно напоминает бурную реку психической энергии, которую нельзя упорядочить и использовать. Коллективное бессознательное как мощный поток образов, на которые человек повлиять не в силах.

Согласно мифу, сохранить их можно только в лошадином копыте или в роге мифологического (в реальности не существовавшего) скифского осла. Рог, фаллический символ, символизирует творческую силу Самости[83], а у лошади копыто имеет тот же смысл, только в более простой форме, потому считалось, что лошади могут выбивать из земли источники, а удар копытом удобряет землю. Это показывает, что только творческое начало в человеческой душе может удержаться против разрушительности вод Стикса.

Человек никогда не мог манипулировать, намеренно влиять или даже частично владеть коллективным бессознательным, а из этой мифологемы следует, что никогда и не сможет. Это природное начало следует своим путём через всю историю. Оно поддерживает цивилизации или нации, а также дает им угаснуть, и ничто не превзойдет его. Можно сказать, что римская империя второго века нашей эры, во времена Апулея, уже была обречена уйти под воду Стикса. В мифе Стикс также связан с богиней Немезидой, загадочной мстительной «природной справедливостью». Если империя или религия обречена на гибель из-за того, что коллективное бессознательное больше не находит в них свое выражение, человек беспомощен. Вода Стикса управляет военным поражением или победой; из нее появляется Ника («победа»), эта загадочная сила судьбы, которая в битве обрекает цивилизацию на гибель или дает ей продолжить существование. Вглядевшись в прах истории и поразмыслив, сколько чудесных человеческих достижений снова и снова гибло под ударами варварских сил, мы осознаем смысл воды Стикса. Это, похоже, неизбежная судьба, жестокое правосудие природы, которое не остановить. Поэтому мы не можем удержать эту воду: если Немезида предрекла гибель в водах Стикса, мы не можем противостоять этому решению, разве что с помощью «лошадиного копыта». Это единственное утешение, которое можно получить из этого мифа. Похоже, природа хочет защитить свою глубинную творческую силу от всех; а иногда придать человеческому творчеству высшую ценность. Только в контакте с бессознательной психикой мы можем быть творческими. Великие творческие достижения приходят из глубин психики; если мы можем оставаться в контакте с этими глубинами, то можем создать и подходящее для нее выражение. Иногда это вопрос жизни и смерти, ведь мы просто не знаем, можем ли воплотить его в реальность. Но если это удастся, то природа словно вознаграждает нас по высшему разряду; и потому можно сказать, что творческое достижение — это только «сосуд», который содержит воды Стикса.

Здесь Психее сосуд дан как подарок. Она не может приближаться к воде; отделение от Эроса превращает задачу в невыполнимую. С его помощью она бы справилась, но для нее одной это невозможно. Однако, благодаря божественному вмешательству орла Зевса, задача успешно разрешается. Здесь орел представляет интуитивный духовный восторг и возвышенные мысли.

Когда человеческая психика не может действовать самостоятельно, её поддерживает героический интуитивный дух, возникающий из бессознательного. Его можно назвать таинственной силой надежды, ведь иногда, когда человек противостоит неразрешимой проблеме, появляется некое прозрение, что все сложится хорошо, если только выдержать до конца. Это благодать. Здесь Психея спасена посредством такого акта благодати, интуитивным видением, предвосхищающим недоступное ей, потому что совершает искренние попытки.

Как показывает продолжение истории, решение проблемы не достигает уровня сознания. Это можно связать с тем, что Психея не смогла сама достать воду Стикса. Вмешивается орел, автономная сила, как позже это сделает Эрос, когда Психея впадет в сон, подобный смерти, после того, как откроет коробку красоты. Между этими двумя событиями Психея переживает спуск в подземный мир.

После того, как она принесла воду Стикса Венере, её отправляют в мир мертвых, чтобы достать некую коробку с благовонной мазью Персефоны, царицы подземного мира, параллель темному лику Исиды. В великом отчаянии Персефона хочет покончить с собой, бросившись с башни, но башня начинает говорить, советует отправиться в Аид и дает другие наставления. Башня, как её интерпретирует Нойманн, — это символ самой Великой Матери. Это также символ интроверсии, удаления во внутренний мир и созерцания. Только уход в себя позволяет Психее справиться со стоящей перед ней задачей.

Когда она пересекает реку подземного мира на лодке Харона, тонущий старик, почти мертвый, молит её сжалиться над ним. Но она не должна прислушиваться к жалостным крикам о помощи. Женщина естественным образом склонна к заботе, уходу и жалости ко всем. Всякий раз, когда есть раненое существо или что-то, задевающее естественный, женский, материнский инстинкт, она хочет оказать поддержку. Отказать этому старому калеке женщине гораздо труднее, чем мужчине. Не испытывать сентиментальных чувств к обреченному и уходящему, очень трудно. Это также относится и к анализу: невротический подход анализанда естественным образом требует жалости, но эта-то жалость и означает поддержание жизни в умирающем или уже мертвом. Жалость и любовь в практической жизни очень трудно сочетать с пренебрежительной «жестокостью», позволяющей умереть обреченному. Гораздо проще исполниться чувства и предаться женской склонности к симпатии. Для самого доктора может оказаться болезненным держать в руке «нож» и, не слушая криков «пациента», вырезать неверный подход. Естественно, то же самое относится к содержанию бессознательного, которые уже отжили. Не следует впадать в ретроспективную сентиментальность, нужно продолжать жить, «пусть мертвые погребают своих мертвецов». Психея игнорирует этого старика, и Харон перевозит её через реку.

Харон здесь появляется к обычном античном облике, как скупой старик со сварливым характером, который берет с собой только тех, кто может заплатить. Он, в некотором смысле, негативная персонификация того, что Юнг называл «трансцендентной функцией»[84]. Под ней Юнг подразумевал способность бессознательного создавать символы. Она «трансцендентная», так как не только недоступна для понимания сознанием, но и является единственным средством перехода от одного психического состояния к другому при помощи символа. Отсюда перевозчик! Если бы трансцендентная функция психики не помогала нам переходить к новым подходам, создавая символ, действующий в двух мирах, будучи ассоциирован как с настоящим психическим состоянием, так и с будущим, мы бы навечно застряли в обретенном состоянии сознания. «Habentibus symbolum facilis est transitus»[85]. Часто в анализе бывает так, что человек перерастает старое состояние, но чувствует себя сбитым с толку новизной. В этом интервале или вакууме можно лишь придерживаться цепочки символов, которые порождает бессознательное, то есть, собственных снов, которые никогда не подводят, безопасно переводя нас к новому жизненному подходу. Однако, эта стадия между двумя мирами сознания и бессознательного также связана с состоянием сжатия, депрессии и цепляния за мелочи.