Как уже выяснил Меркельбах, Кора или Персефона — это вариация Венеры-Исиды в её подземном аспекте. Но откуда проблема красоты? В истории Психея, само собой, открывает коробку, ведь во всех сказках запрещенное будет сделано неизбежно, и оттуда выходит снотворный туман, который погружает её в сон, подобный смерти. То есть, это бросает её еще глубже в бессознательное. Мазь в этом контексте играет полностью негативную роль, ведь она была создана не для Психеи. Она предназначалась Венере, которая вполне оправданно хотела усилить собственное очарование. Венера не впала бы в сон, открыв коробку. Потому нужно углубиться в смысл мази.

Масло и разнообразные крема и мази в Египте имели священную или религиозную функцию: они изображали жизненную субстанцию. Египтяне мыли и умащали мазями своих богов. Они приносили статуи к Нилу и регулярно их мыли, а затем растирали кремами; идея была в том, чтобы придать им жизнь[90]. Они осознавали, по крайней мере, в спроецированной форме, что даже боги лишены всякой жизненности и важности, если люди не придают им свою психическую сущность.

В христианской традиции священное масло до сих пор играет большую роль в католических таинствах, представляя Дух Святой и его дары. По этой причине королей тоже помазывают. Король — это «помазанный», поскольку он представляет христианский принцип на земле, исполняющий службу с «Божьей благодатью». Иисус, царь царей, — это «помазанник» par excellence, но в более незримом смысле, чем египетские цари.

Так что можно сказать, что масло и крема представляют жизненную субстанцию психики в аспекте предельной духовной преданности, исполненной благоговения. Помазывая статуи, египтяне отдавали богам лучшее, бессознательную преданность и почтение, которые оживляли их.

Помазание также связано с любовью, с преданным благоговением, с которым человек относится к тому, кто выше его. Если люди пытаются использовать сны к собственной выгоде без этого любящего уважения за то, что бессознательное им сообщает, все рушится. Все мертвеет, и после относительно хорошего периода в начале, они начинают сомневаться в аналитическом процессе и снах, в том, что сны к чему-то ведут. Но они встали на этот неверный путь, потому что не относились к снам с безусловным любящим почтением, не признавали этой живой тайны в своих душах, которая нуждается в поддержке ради самой себя. Потому мазь действительно должна принадлежать Венере, не человеческой девушке. Люди не должны её красть; украденная, она оказывает это снотворное воздействие. Психея не убита, но впала в совершенно бессознательное состояние, в состояние богов, и потеряла чувство собственной индивидуальности.

Этот крем в нашей истории назван Красотой, кремом красоты. Следует помнить, что девочка, которую впоследствии родила Психея, была названа Волупией, чувственным вожделением. Здесь мы ясно видим, что в нашем контексте история об Эросе и Психее — это история анимы. Сегодня мужская анима примерно в том же состоянии, что и в поздней античности. Отождествление высших ценностей с красотой ведет к эстетизму, неуместному в жизни, потому что жизнь во всех отношениях состоит из пар противоположностей. Она прекрасна, но и уродлива, и оба полюса реальны, так что преследование одной только красоты и эстетизма, даже в высших формах, — это своего рода гордыня, инфляция, неестественный подход, но именно так соблазняет мужчину анима. Вечной красоты не существует в природе; она всегда сменяется отвратительным и ужасным, то же самое верно и для жизни. Например, в И-Цзин[91] гексаграмма 22 говорит об Изяществе и Красоте, и там сказано, что великому мудрецу Конфуцию однажды выпала эта гексаграмма, и он был очень опечален, поскольку осознавал, что эстетизм — это неадекватный ответ на жизненные вопросы.

Сегодня у нас чрезмерно эстетичный подход к религии. Наши церкви, образа и музыка — все должно быть насколько возможно прекрасно, ведь только прекрасное приятно Богу. Все грязное, уродливое и выбивающееся из ритма неуместно. Это показывает, насколько мы одержимы этим предрассудком, а потом удивляемся, что молодое поколение пляшет свои подлинно религиозные танцы в подвалах, покрытые потом и грязью, обретая больше внутреннего опыта, чем в строгой церковной красоте!

Китайцы, народ высокой культуры и тонкого вкуса, постоянно сталкиваясь с угрозой эстетизма, совершали что-то компенсаторное, это была уловка, но она мне кажется характерной. В лучшие времена эпохи Хань, Сун и Мин, когда были созданы величайшие произведения искусства, если ремесленник создавал вазу или бронзовый сосуд, то намеренно совершал ошибку, слегка её надкалывал или оставлял пятно неверного цвета, чтобы работа не была совершенной. В глубинном смысле совершенное несовершенно. Оно должно содержать противоположность, и чтобы достигнуть целостности, должно быть слегка асимметричным. Но мы до сих пор отождествляем высшие ценности с эстетикой. Только в современном искусстве художники пытаются избавиться от эстетизма. Их искусство стремится к уничтожению ложного эстетизма и «голой правде». Крем красоты, погрузивший Психею в бессознательное, можно также истолковать как опасность очарования божественной иномировой красотой. Это экстатическое состояние, в котором человек теряет интерес к повседневной жизни. Таким образом, Психея удаляется в области богов, в мир Венеры, и больше не продвигается к воплощению Венеры на земле.

Когда Юнг начал интересоваться психиатрией и работал в клинике Бургхольцли, то часто разговаривал с уродливой женщиной, страдающей от шизофрении. Пациентка порождала интересный материал, который он изучал и впоследствии опубликовал. Однажды клинику посетил Фрейд и воскликнул: «Как вы могли столько времени работать с такой уродиной!» Юнг сказал, что даже не заметил её уродства.

Эстетизм анимы — это всегда проблема. Даже если женщина прекрасна, у нее может быть болезнь, или ей предстоит перенести операцию. Женщины часто боятся, что могут потерять привлекательность для мужа после операции, это показывает, что в их чувственных отношениях проблемы. Если она боится потерять любовь мужа из-за проблем с красотой, значит, их брак неполноценен.

В древности эстетизм был гораздо более сильной связью между полами. Здесь христианство тоже внесло изменения, но проблема не развивалась и нуждается в более глубоком понимании. Проблема прекрасной формы и её связь или разобщенность с внутренней истиной, с которой мы до сих сталкиваемся, для Психеи предстает величайшей опасностью. В этот предельно трагичный момент с Олимпа нисходит Эрос и пробуждает Психею, и при помощи Зевса в потустороннем свершается счастливый конец. На Олимпе Эрос может жениться на Психее и зачать с ней ребенка, а Венера примиряется. История внезапно заканчивается свадебным празднеством богом на Олимпе. С человеческой точки зрения, Олимп — это бессознательное. Игра судьбы исчезает. Вот решение, но оно исчезает; оно в бессознательном, не интегрированное в человеческий мир. Проблема остается открытой.

Несмотря на неуверенный конец истории, ясно, что Психея должна была открыть коробку, иначе Эрос не смог бы её освободить. Это, в сущности, та же проблема, что и в Эдемском саду. Ведь если бы Адам и Ева не съели яблоко, мы бы до сих пор сидели с длинными хвостами, почесываясь на деревьях. Потому католическая церковь называет вину Адама и Евы felix culpa [счастливая вина — лат.], имея в виду, что грех привел к самым положительным последствиям. Все эти непозволительные поступки в сказках и мифах — это felices culpae, ведь, в конце концов, они ведут к расширению сознания. Что касается проблемы мази красоты в женской психологии, я убеждена, что это мотив не относится к женской психологии. У женщин другие проблемы. Парикмахер, косметика и все эти вещи действительно играют крайне важную роль в жизни женщины, но они относятся к её персоне[92] и сознательной социальной личности и не затрагивают то, что появляется на важных поворотных точках глубокого процесса индивидуации. Я вижу подтверждение этому в том факте, что проблема коробки красоты не появляется в других сказочных параллелях, старых или новых. Мы можем быть уверены, что это вставка Апулея, иллюстрирующая проблему анимы. Однако, это также проблема для женщин, ведь подход мужской анимы влияет и на них. Женщина инстинктивно желает быть с мужчиной, который любит её и хочет видеть. Здесь нет никакого сознательного расчета. В некотором роде, это относится к сущности женской природы — до некоторой степени нести на себе проекции окружения и проигрывать их совершенно бессознательно. Некоторые женщины особенно одарены в этом, и в психологической практике мы относим их к анима-типу. Это практикуется даже среди маленьких девочек. Девочка хочет шоколад, который не получит от матери, потому что шоколад вреден для её зубов. Когда папа приходит домой, она расплывается в улыбке и говорит: «Папа, ну только один раз?» Естественно, папа тоже тает, устав после работы и увидев дочку только вечером. Так что она получает от него все, что запретила мама. Девочки трех или четырех лет уже прекрасно разыгрывают роль отцовской анимы. Это инстинктивная реакция; но если она становится привычкой, то приводит к тому, что девочка становится женщиной-анимой. Хотя соблазнение до некоторой степени вполне оправданно, иногда такая женщина полностью утрачивает личность, разыгрывая аниму. Занятая анализом с другой женщиной, она превратится в ничто, потому что внутри она и есть ничто. Она не знает, кто или что она такое, какой ей нужно быть, не изображая из себя аниму партнера. Она, так сказать, заимствует право на существование, неся на себе анима-проекции мужчины, разрушая собственную личность. Но однажды мужчина злоупотребляет этим, и это приводит к ситуации, когда женщина знает, что, как человек, она должна восстать и дифференцироваться от проекций мужчины, который её любит, даже рискуя разочаровать его и серьезно навредить отношениям. У многих женщин недостаточно любви, отваги или честности для этого. Это проблема брака par excellence, очень сложная для женщин, которые очень любят мужей. Они не хотят рисковать отношениями, предпочитая продолжать играть свою роль, отвергая инстинктивную истинность, которую чувствуют в себе. Таким образом они удерживают в бессознательности и мужчину; ведь он никогда не сможет осознать свою аниму, если жена постоянно её изображает. Но если однажды она перестанет это делать, он скажет: «Да она совсем другой человек!»