«Туфельки?»

В памяти всплыла давняя-давняя сказка: если осенью, в полнолуние, увидишь на лесной прогалине плясунью-фею, что пляшет босиком, и, прикрывшись веткой рябины, украдёшь её туфельки – будет она исполнять твои желания, покуда обувку не вернёт…

– Она ведь умрёт без леса, бедняжка… Зачахнет! – всхлипнула бабушка.

– А вот и нет, – сказал Киран и решительно встал из-за стола.

Похоже, ему надо было вспомнить не только сказки.

***

…Она снова порхала по арене: прыжок, поворот, вверх, вниз. Пируэты, сонм голубых мотыльков, что вьются дрожащим шлейфом… Скоро, очень скоро вспыхнет бирюзовый фейерверк под вздох толпы.

Киран был терпелив, внимателен. Не зря он ходил сюда всю неделю, травил байки с охранниками, приглашал их выпить и бросал бармену: «Повтори!» Кошелёк пустел, но цель близилась. Вскоре он узнал привычки и распорядок дня хозяина цирка. Узнал про железный сейф за картиной и ключи, всегда носимые в кармане.

«Потерпи, Мотылёк. Ещё чуть-чуть потерпи!»

Вот и последнее в их городе представление. Сегодня хозяин обязательно будет в зале: смотреть из первых рядов, как простой зритель. Эта привычка его и подведёт.

И подвела.

«Глаза боятся – руки делают». Когда-то попавший в плохую компанию, погоревший на воровстве, подросток Киран долгое время состоял на учёте в полиции. Сейчас, взрослый и остепенившийся, он не нарушал закон. Разве что парковался порой в неположенном месте. Но сегодня, в этот особенный вечер, когда-то освоенные навыки вновь пробудились внутри.

Минута, другая – и связка ключей поменяла хозяина. Выскользнув из шатра, Киран тенью прокрался между вагончиков. Вот и оно, лакрично-чёрное логово хозяина. И охранник, который, расстёгивая ширинку, только что отошёл в кусты.

Киран вставил ключ в замочную скважину. Звяк!

Дверь не скрипнула: хорошо смазаны петли. Сердце колотилось как бешеное. Киран прошёл внутрь и включил фонарик.

Вскоре сейф был обнаружен и открыт. А в нём…

Киран и не глянул на толстые пачки денег. Взгляд его прикипел к коробочке, где лежали голубые, словно незабудка, туфли, обшитые лепестками неведомых цветов.

Киран улыбнулся. И прижал находку к груди.

***

Танец завершался. Когда Киран вышел на свет, фея взмыла к потолку, приковав к себе взгляды.

– Мотылёк! – во всё горло позвал он, перекрикивая толпу, и воздел над головой туфельки. – Лети, Мотылёк! Ты свободна!

Его увидели. Ахнул хозяин цирка. Но, прежде чем он ринулся вперёд, фея уже упала вниз камнем. Чудесная пыльца обдала Кирана с ног до головы, будто облаком духов.

– Свободна! – пискнула фея, обувшись за секунду.

– Ах ты подлый…

Щёлкнул взведённый курок. Мимо Кирана пролетела пуля. Толпа зрителей заверещала, бросились на подмогу охранники…

…Но тут в бой вступила фея.

Взмах руки, хриплый вопль – и враги исчезли в буре лепестков. Мотылёк махнула зрителям, послала воздушный поцелуй освободителю и… рассыпалась на миллионы сияющих бабочек.

– Вот это шоу! – выкрикнул кто-то, и на Кирана, единственного, кто остался на арене, обрушились аплодисменты.

Позже, когда всё-таки удалось улизнуть, он устало шёл домой. Завтра надо заглянуть к бабушке. И всё-всё ей рассказать об этом. Вот обрадуется!

Щёку вдруг тронуло лёгкое крылышко: уже знакомый мотылёк пронёсся рядом, приятельски помахав крылом. Киран проводил его взглядом и улыбнулся.

«Лети. Всегда будь свободен».

От моря несло гнилью и кровью, на пирсе бесновалась толпа: ещё одно море – потное, возбуждённое, ликующее… Вторя людям, кричали горластые чайки; ветер, несущий смрад, сдувал траурную вуаль с белого, точно камея, лица.

А по трапу весело шагали они.

Бледные малютки, чьи щёки объели рыбы. Дамы-скелеты с парасолями в руках. Безглазые грузчики с оторванными челюстями…

Пальцы Агаты крепче стиснули поручень. Казалось, пепельная вязь под левой перчаткой раскалилась добела. Ещё сильнее впилась в молочную кожу.

«Успокойся. Тише, девочка!»

Голос Пыльной Энни ввинтился в уши. Привёл в чувство, заставив пошире раскрыть глаза.

Никаких живых мертвецов. Никакой гнили и крови. Почудилось.

«Нет».

Агата ссутулилась, глядя на чужое веселье.

«Они ведь всё равно умрут. Да?»

– Ма-ам, а кто это? – послышался звонкий голосок. – Почему в чёрном?

Девушка обернулась, прошуршав платьем. Пухлый сорванец в матросском костюмчике смотрел на неё во все глаза. Разве что рот не раззявил.

– Не пялься на леди! Она горюет! Пойдём, Сэмми, пойдём!

Еле слышно вздохнув, Агата повернулась обратно к берегу. Подняла вуаль и вновь посмотрела на пирс.

– Агата! Счастливого плаванья! – крикнул кто-то, и в воздух взлетели шляпки и кепи. – Счастливо-о-о!

В глазах защипало.

«Нельзя раскисать. Нельзя!»

Пальцы коснулись броши над сердцем. Там, под стеклом, на кружке чёрного, как антрацит, бархата, лежал светлый локон. Траурное украшение.

«Ради него. Нельзя!»

– Счастливо, Агата-а-а!

И снова дрожь, снова треклятая влага в глазах. Ведь это не ей кричат, а пароходу. Пускай и названному в честь неё – Агаты Блэквуд, сестры почившего Мэттью… наследника судоходной компании.

Что ж. Лайнер «Агата» отправился в своё первое плаванье. Восемьсот восемьдесят футов в длину, чудо инженерной мысли! Новенький от кормы до носа, пахнущий краской и морёным дубом салонов, семью сменами блюд в первом классе, углём в чистых котельных, а ещё…

Агата закусила губу.

А ещё – не знающий, что это его первое и последнее плаванье.

«Прощай, Великая Бреттония, – тоскливо подумала Агата, когда лайнер отчалил. – Прощай навсегда».

«Долго будешь страдать? – тут же проскрипела Пыльная Энни в мозгу. – Про тренировки помним? Я кого учила?»

Агата на секунду зажмурилась.

«Соберись…»

Сглотнув, Агата посмотрела влево. Посмотрела вправо. Приметила толстяка на шезлонге. Багроволицый, усатый, командует стюарду: то мне, это принеси, да не забудь…

Агата чуть прикрыла глаза, и аура толстяка вспыхнула зелёно-красным. Вот уязвимости: хилая печёнка, больное сердце, аппендикс в зоне риска. В пальцах Агаты проснулся знакомый зуд: исправить, исцелить, дотянуться!

«Тренироваться будем? А, милочка?» – прошипела Энни, и на левой руке, до запястья объятой колдовским кружевом, точно лопнул нарыв.