- Что тут такое? – выглянула в окошко Таисия.

- Света Борьку напугала. Он в сарай убежал.

- Это он меня напугал, - выбираясь из кустов, огрызнулась Светка. – Так и инфаркт может быть.

- Да он мирный у нас. И сам всех боится.

За чаем мы принялись выяснять степень родства. Таисия моему заявлению о том, что я из Климовых, сдержанно удивилась. Светка сидела совершенно индифферентно, громко прихлебывая с блюдца почти черный чай: она к Климовым никакого отношения не имела.

У моего прадеда было три сестры. Средняя, Ангелина, вышла замуж, родила двоих детей, а потом муж ее погиб на фронте. После войны она снова вышла замуж и в 47-ом родила Таисию.

Тут пришла моя очередь сдержанно удивляться. Выходит, она на год моложе моей мамы, а выглядит лет на шестьдесят пять, если не больше. К тому же о том, что Ангелина вышла замуж во второй раз, дедушка, похоже, не знал, иначе рассказал бы. Что еще? Да ничего особенного. Муж Таисии год назад умер, сын с женой жили в Тамбове. Все это я старательно занесла в записную книжку – чтобы не забыть. Почему-то все семейные истории имеют такую странную особенность: когда их слушаешь, кажется, что ни за что не забудешь, но минут через пять половина уже вылетает из головы, а через несколько дней понимаешь, что и вовсе почти ничего не помнишь. Так что теперь я все бабушкины и дедушкины рассказы старательно конспектирую, на память не полагаясь, – и так уже слишком много пропало безвозвратно.

- Куда же все Климовы и Каледины делись? – спросила я горестно. – Полно ведь было?

- Было, - вздохнула Таисия. – Да сплыло. Кого еще в антоновщину постреляли да сослали, кого позже. На фронте мужики многие погибли. А потом – кто умер, кто уехал. Так вот никого и не осталось. И не только у нас. Вот у мужа моего. Его отец в семье младший был, а всего – пятнадцать человек детей, представляете? И что? Мой Ленька – последний в семье. Нет, есть еще несколько девочек, но фамилия-то кончилась. У Лени с женой детей нет и, наверно, не будет.

В конце концов Таисия категорически отказалась брать с нас деньги на постой, разрешив нам жить столько, сколько захочется. Хоть все лето. Договорились, что она будет готовить, а мы – покупать продукты.

- Вот только спать… - замялась она. – Я-то в горничке. А вы сами решайте, кто где. Одна здесь на лежанке, другая в холодной, на кровати. Сейчас тепло, не замерзнете.

Мы со Светкой бросили монетку, и «холодная» досталась мне. Это была маленькая тесная комнатка с окошком на задворки. Таисия сказала, что раньше в ней летом жил сын. Хоть одна сторона печки и грела ее, зимой в ней все же было холодно, поэтому сын перебирался зимовать на лежанку. В «холодной» едва-едва помещались высокая кровать с металлическими спинками, небольшой шкафчик и стул у окошка. На полу красовался потертый красный коврик. На полочке – десятка два книг и еще одна икона, небольшая, в окладе. Кажется, Николай Чудотворец.

- Это из церкви нашей иконы, - пояснила Таисия, когда я подошла поближе, чтобы рассмотреть. – Когда ее закрывали, наши сельские много чего из нее забрали.

Светка выразительно выпятила губу: ясненько…

- Скажите, а прапрадеда нашего, управляющего графского, где дом? – спросила она.

- Каледина-то? Дай соображу. Это рядом с магазином. Дома-то давно нет. Сначала в нем детсад был, потом контора колхозная, а потом на этом же месте новую построили.

- А сама усадьба?

- Усадьбу сразу после революции сожгли. Сейчас на том месте магазин и есть. А вот моего деда дом до сих пор стоит. Ветхий, конечно, как решето. Ветер дунет, и упадет. Но все равно, считай, больше века простоял. Это с другой стороны села, у пруда.

- Там кто-нибудь живет?

- Федька немой живет. Приблудился откуда-то, увидел, что дом пустой, и поселился. Ну и пусть его. Жалко, что ли? Он тихий. Попивает, конечно, не без того. Но не буянит. Зато если что, всегда поможет. Сена там накосить или огород полить. За еду…

- И за бутылочку, - добавила Светка.

- Ну и за бутылочку. А что поделаешь? Здесь у нас мужики здорово заливают, - вздохнула Таисия. – Вот и мой Иваныч с водки сгорел. Не старый еще, жить да жить… Ладно, девчата, устраивайтесь, а я пойду к подружке схожу, к Полине. Покалякать. Телевизора-то у меня нет. Есть вернее, да антенна что-то не работает. Скучновато у нас. По выходным в клубе кино или танцы, а на неделе – только в гости ходить.

Таисия ушла, я застелила кровать ветхим постельным бельем, пахнущим донником, и вышла на крыльцо. Дождь кончился, небо расчистилось. Темнело на глазах. Запад клубнично багровел, на востоке уже зажигались первые звезды. Где-то страстно пели лягушки.

Как-то там мои, в который уже раз подумала я. С ума, наверно, сходят. После моего путаного объяснения вряд ли Лешке стало спокойнее. Может, позвонить ему? Есть же здесь какая-нибудь почта. Пусть приедет. Все не так страшно будет.

Именно сейчас, в это совершенно незнакомом месте, в темноте, которую едва пронизывал свет из двух окошек, меня охватил страх. Нет, не страх, а какой-то панический ужас. Такого не было даже в квартире Павла, в милиции на вокзале и в тамбуре поезда. Там, по крайней мере, все было хоть и страшно, но более или менее понятно. Здесь же был нечто мистическое. Словно из темноты подкрадывалось какое-то неведомое существо, от которого нет спасения. Нет?

«Живый в помощи Вышняго…» - зашептала я.

Когда дед мой в 42-ом восемнадцатилетним парнишкой уходил на фронт, мать дала ему написанный на бумажке 90-ый псалом: «Живый в помощи Вышняго». В семье в Бога верили мало, хотя все были крещеные и венчанные. Дед был примерным комсомольцем, но псалом взял и всю войну держал в кармане. Где его только не носило, в том числе и на передовой. От Москвы до Берлина дошел. И за всю войну три крохотные царапины: в лоб, в колено и в грудь. Причем один осколок прямо у сердца пробил металлический портсигар, в котором застрял. А листочек этот потом еще долго у него хранился, пока не потерялся в многочисленных переездах.

Сзади стукнула дверь, и наваждение пропало. Я с трудом перевела дух. И правда, зачем звонить? Только еще больше все запутать.

- Сидишь? – спросила Светка. – Гадины этой свинской нет? А то мне опять приспичило.

Она побрела в сторону хозяйственных построек, где сбоку притулилась крохотная будочка с прорезанным в двери окошком-сердечком.

- Ольга! Иди сюда! – донесся откуда-то из сгустившегося сумрака ее ликующий вопль.

- Что там?

- Смотри! Смотри, что я нашла!

Подойдя поближе, я увидела, что Светка стоит у сарайчика и держит в руках лопату.

- Тоже мне находка. Я тебе уже говорила. Если ты пойдешь с этой лопатой в лес, то полсела побежит смотреть, что ты там такое копать собираешься.

- Ни фига! Мы с тобой сейчас пойдем и спрячем ее в лесу. Пока никто не видит.