– Ну почему же, – нерешительно проговорила женщина, совершенно не зная, что сказать, как следующим вопросом Лида сразила ее наповал:

– Мама, а когда я умру?

Алла закашлялась и непроизвольно сжала руку дочери. Та громко вскрикнула, Алла наклонилась, разглядывая пальцы дочери. Теперь уже она едва сдержала крик – кончики пальцев Лиды были распухшие, под ногтями синели зловещие полоски, на подушечках виднелась запекшаяся кровь. Будто бы следы от иголок. Боже, как она раньше не заметила?!

– Лида, что у тебя с рукой?

Девочка резко вырвала руку:

– Скажи, когда я умру, и я расскажу тебе про руку.

Алла словно впала в ступор, ей казалось, что она беседует с каким-то незнакомым человеком. Все – начиная от манеры говорить, интонации, выражения лица и глаз, – все было другим, чужим. Будто от дочери осталась только болезненная оболочка, а внутри жил кто-то другой, который злобно нажимал на нужные рычаги, заставляя Лиду вести себя подобным образом.

– Ты скажешь мне? – повторила девочка.

– Лида, что случилось с твоими пальцами? – В голосе Аллы чувствовался страх.

Лида неожиданно отскочила назад, пригнувшись, как если бы готовилась к прыжку, и завизжала:

– Скажи! Скажи, скажи мне!!! СКАЖИ!!!

– Ты не умрешь, – проговорила Алла с тоской. – Что тебе взбрело в голову?

– Ты врешь! Все умирают! И ты умрешь, и папа умрет, и Мася умрет! – кричала Лида.

На них стали обращать внимание прохожие. Алла схватила дочь в охапку и направилась в сторону дома. Она ожидала новой вспышки гнева, но, к ее изумлению, Лида моментально успокоилась. Она прижалась к груди Аллы, тихонько всхлипывая. Протянув к лицу матери исколотые пальцы, она прошептала:

– Нома сказала, что так будет лучше.

Аллу словно обдало холодом.

Подушечка с иголками нашлась за занавеской. Это была старая подушечка, которая каким-то чудом сохранилась от матери Виктора. Только как Лида добралась до нее? Насколько Алла помнила, эту подушечку вместе с другими ненужными безделушками они держали в подвале, и она все собиралась выкинуть этот хлам. Пожалуй, более важным ей казался другой вопрос: зачем Лида «пытала» себя? Зачем? И как она могла делать это незаметно, ведь это жуткая боль?!

(Нома сказала, что так будет лучше…)

Алла решила показать дочь врачу. Она только дождется Виктора, и…

Впрочем, Лида вела себя тише воды ниже травы. Она позволила матери обработать распухшие пальцы, накормить себя рассольником, а потом они решили порисовать. Алла достала чистый альбом, Лида принесла цветные карандаши, ластик и точилку, и они принялись за дело.

* * *

Встреча была намечена в ресторане «Синьор Помидор». Серый опоздал всего на пару минут, но оправдываться не стал. Не прокатывало это в таких кругах. За столом, ломившимся от яств и напитков, сидел Гия, огромный грузин в темных очках и черном костюме – он всегда одевался как на собственную свадьбу. По обе стороны авторитета сидели Жало и Цахир, Серый тоже хорошо их знал. На Жало гавайская рубашка крикливой расцветки, на волосатой груди поблескивал массивный золотой крест. У него почти не было своих зубов – вышибли в СИЗО, и когда он улыбался, во рту у него блестело так же, как и на груди. Цахир, ровесник Серого, сидел и с мрачной сосредоточенностью вертел в руках самодельную зажигалку.

Серый молча поздоровался с ворами, Гия кивком головы показал, чтобы он сел за стол. Мужчина сел, обратив внимание, что больше в ресторане никого не было.

– Мир твоему дому, Серый. Водки не предлагаю, потому что ты за рулем, – сказал Гия, снимая очки. Глаза у него были чернее ночи, они внимательно и недоверчиво изучали Серого из-под нависших бровей.

Серый попытался улыбнуться, хотя внутри у него все ходуном ходило:

– Мир и вашим домам. Ты прав, Гия, я за рулем, но легавых у себя в крае я знаю, и они меня. Но и водки я не хочу. Говори, зачем звал.

Гия молчал, продолжая сверлить Серого своим немигающим, как у змеи, взглядом. Молчали и Жало с Цахиром, и это не нравилось Серому.

– Ты меня знаешь, Гия. Я надеюсь, что предъявы ко мне серьезные, раз ты дернул меня из дома в воскресенье, когда я был с семьей. Так что не тяни.

При упоминании о семье в глазах Гии промелькнуло что-то отдаленно напоминающее пренебрежение – он был вором старой закалки и не признавал брачных уз. Он положил свои узловатые, искривленные артритом ладони на стол и посмотрел прямо в глаза Серому:

– Мне очень неприятно говорить тебе, Серый, но я должен это сказать. Во время твоей последней ходки отдал богу душу Сима, пусть ему земля будет пухом. Вспоминаешь? Он ведь с тобой срок мотал, ему всего год оставался.

Серый медленно кивнул, пытаясь понять, какую ловушку расставил ему Гия. Сима был олицетворением «отрицалова», торговал наркотой, устраивал драки с «активом», подстрекал к бунту молодняк и тому подобное. Еще бы не помнить, ведь он сам сдал его куму,[17]и Сима после «пресс-хаты» был застрелен при попытке к бегству. Но единственный человек, знающий об этом, уже давно кормит червей в могиле.

– Ты знал Колуна? – внезапно резко спросил Цахир.

– Слышал, – осторожно сказал Серый.

– Ты знал его, Серый, – утвердительно сказал Цахир.

– Слышал, что его убили.

Цахир рассмеялся лающим смехом.

– Все так думали. Вот только убили не его, а какого-то опущенного, а слух пустили, что вальнули Колуна, – чуть ли не с ненавистью произнес Цахир. – Колун бежал. Он сейчас объявился в Ейске и завтра будет здесь. И его первые слова касались тебя, Серый, – Цахир ткнул своим толстым пальцем в застывшего мужчину.

«Как?! – металась в голове Серого мысль. – Колун жив?»

– Колун говорит, что это ты настучал на Симу, – скучающим голосом промолвил Гия.

Несмотря на всю выдержку, Серый побледнел, и воры, кажется, это заметили.

– Это серьезная предъява, Гия, – сказал он с расстановкой. – Я бы хотел взглянуть на него и услышать это от него самого.

– У тебя будет такая возможность, – сказал Гия. – Но пока его нет, мы бы хотели выслушать твои возражения. Пока так, неофициально.

Серый лихорадочно соображал. Если завтра сюда приедет Колун, ему хана. И с этой сходки его вынесут вперед ногами. Убить их прямо сейчас? У него с собой был самодельный складной нож, и владел он им мастерски, но даже если он перережет их всех, ему и его семье останется жить считаные часы. Нужно хотя бы как-то оттянуть время.

– Ты, Гия, пока еще не прокурор, чтобы я тебе душу свою изливал да в грехах признавался, – сказал Серый, тщательно выговаривая слова. Глаза грузина опасно блеснули, но Серый знал, что по воровским понятиям сейчас он прав, поэтому решил идти до конца.