на кухне, Даша все не могла взять в толк, как они понимают друг друга? Да и вообще очевидно же, что она тут чужая, почему ее взяли?

— Ты понравилась моей маме, — ответил Ян, когда она спросила прямо, и рассмеялся. — Серьезно. Мама была тут, когда ты пришла на собеседование. Я не собирался тебя брать, но мама [нрзб] дать тебе шанс. Сказала: у нее очень грустные [нрзб], Ян, я думаю, надо ее взять. Еще сказала: она нас точно не обворует, а это уже [нрзб]. — Он помолчал и серьезно добавил: — Честно говоря, я был [нрзб], что ты [нрзб] с первой же смены. Мы даже ставки делали, — он вздохнул, — я продул десять евро Вьету. Он единственный, кто в тебя [нрзб].

Вьет был старшим смены, ее прямым начальником. Маленький, худой мужик с комплекцией мальчишки, он ходил по кухне в идеально чистом, тщательно выглаженном фартуке и бейсболке козырьком назад и раздавал команды таким тоном, словно они были пиратами и готовились к абордажу. В первую смену именно он учил Дашу обращаться с плитой так, чтобы не сгореть заживо и не превратить ресторан в красивый огненный столб. Параллельно он яростно обсуждал что-то с коллегой, Даном, у соседней плиты, из их перебранки Даша понимала от силы тридцать процентов слов, и ей приходилось прикладывать кучу усилий, чтобы понимать контекст и угадывать незнакомые слова, но даже так она очень быстро сообразила, что повара обсуждают видеоигры, спорят о том, какое именно оружие нужно выбирать на старте в Bloodborne:

— Секира охотника — это мощь. Обожаю ее усиленную атаку.

— Это если ты силу качаешь. А если ловкость — надо брать трость-хлыст. Она быстрее и добивает дальше.

— Трость-хлыст? Ты что — Оскар Уайльд? Мы говорим про мир, где нужно убивать чудовищ, а не писать гейские стихи!

— Ой, да завали ты! Отличное оружие.

— Отличное, да, если хочешь, чтобы твой враг умер от смеха.

Дан показал Вьету средний палец.

— А вот давай у cô gái mi спросим, — Вьет посмотрел на Дашу. — Вот скажи, если тебе предстоит битва с чудовищем, какое оружие ты выберешь: огромную роскошную секиру или гейскую трость?

— Я всегда беру пилу-топор, — ответила Даша по-английски, сосредоточено разделывая курицу большим ножом. — Зазубренное лезвие, больше урона в сражениях с озверевшими боссами.

Вьет с Даном переглянулись, Даша ударила ножом по разделочной доске.

— Но секира мне тоже нравится. Усиленная атака у нее и правда крутая.

— Вот, — Вьет торжествующе поднял палец, — слышал, Дан? — Повернулся к Даше: — Любишь Bloodborne?

— Любила. Консоль пришлось оставить в России. Теперь жалею, что не взяла.

— Эй, Дан! Отдай свою плейстейшн cô gái mi, ты все равно играть не умеешь. Я куплю тебе трость, если хочешь.

Дан снова показал средний палец, Вьет рассмеялся, посмотрел на Дашу.

— Не переживай. У меня есть приятель, достает плойки по скидке, я дам телефон.

Шестое (на самом деле первое, просто лень переделывать список): пиши письма политзекам в Россию, хотя бы раз в месяц.

Первое письмо на зону Галине Родченко Даша написала уже из-за границы — такую возможность предоставляли волонтеры из организации «Росузник», они переправляли письма для политзаключенных. Родченко ответила, просила ее не отчаиваться и беречь себя. Читая ее письмо, Даша думала: «Какая нелепость, я тут, в безопасности, на свободе, а она в тюрьме, сидит ни за что, и при этом она успокаивает и поддерживает меня, а не наоборот».

Они и до того были знакомы, Даша бывала на круглых столах в Институте, но в письмах не было смысла соблюдать субординацию, они были как бы на равных и очень быстро подружились. Галина восхищала Дашу своей стойкостью, о своих трудностях — а их было много, вплоть до угроз пытками, а возможно, и самих пыток, — она писала с юмором, стараясь разбавить черноту и безнадегу, и если и жаловалась, то только на скуку. Она скучала по работе, по исследованиям, и часто в письмах сокрушалась, что не успела собрать достаточно данных о кадаврах, не успела толком изучить их. «Если бы знала, что посадят, поторопилась бы», — писала она.

Впрочем, даже там, в колонии, она пыталась продолжать исследования и иногда просила Дашу прислать ей ту или иную статью кого-то из известных танатологов — все, что касалось кадавров.

В письмах Родченко часто шутила: «Мы как астрономы — работаем без прямого доступа к предмету изучения, изучаем свои аномалии на расстоянии, по снимкам, данным о выбросах соли и прочим остаточным эффектам».

И все же даже в письмах Родченко не оставляла надежды, что рано или поздно у российских ученых вновь появится возможность приблизиться к мортальным аномалиям без риска уголовного преследования.

Седьмое: перестань оплакивать прошлую жизнь; никто не любит нытиков.

Пять лет назад из-за закрытия Института оборвалась ее карьера. Она тогда готовилась к защите докторской и отправляла документы в Германию и в США — надеялась получить стипендию и уехать преподавать, писала книгу о региональном фольклоре. Но все пошло под откос одним днем, когда сперва минюст объявил КИМА нежелательной организацией, а затем, вечером, в архив Института с обыском пришли менты и изъяли всю технику, компьютеры, оборудование. Клеймо «нежелательной организации» означало, что теперь любую попытку сотрудников Института передать данные о кадаврах третьим лицам государство будет расценивать как госизмену. Сотрудники были в шоке еще и потому, что никто не мог толком понять, чем продиктованы действия государства: «мы изучаем чертовы трупы в полях, с какой стати власти вообще есть до этого дело? Они годами делали вид, что кадавров не существует, а теперь возбудились — с чего это?» Родченко собрала всех в актовом зале и сообщила, что им придется «на время приостановить деятельность», она говорила о «заморозке», по факту же речь шла о демонтаже, все это понимали. Государство окончательно озверело, и в новых реалиях ни о каких исследованиях мортальных аномалий не могло быть и речи.

Так Даша, как и многие другие в то время, оказалась на улице, без