Казалось, Карсуэлл не допускал и мысли, что Питт может не поверить ему. Возможно, он был абсолютно убежден в том, что его слова легко доказать, и даже не представлял, что в таких случаях кто-то скажет неправду. Разумеется, судья не знал, что инспектор побывал в его доме и сам убедился в наличии у него ценных вещей, которые можно продать за любую нужную сумму, если возникнет такая необходимость. То, что судья более не пытался убеждать его в своей непричастности, заставило Питта задуматься о том, что Карсуэлл не похож на виноватого человека. Он глядел на инспектора широко раскрытыми удивленными глазами, в которых был скорее гнев, чем страх или напряженность.

— Мое имя, возможно, оказалось у него совсем по другому поводу, — пожав плечами, сказал Карсуэлл. — Например, в связи с моей деятельностью. Я довольно хорошо известен многим темным личностям с сомнительной репутацией. Может случиться, что кто-то из клиентов ростовщика проходил по какому-либо делу в суде.

— Вполне вероятно, — согласился Томас. — И тем не менее в его записях есть ваше имя и большая сумма денег, а также дата, когда вы взяли ее в долг, и, что интересно, дата выплаты долга. Это не просто случайная запись.

Брови Карсуэлла слились на переносице, почти прикрыв глаза.

— Странно, очень странно. Уверяю вас, мистер Питт, это неправда. Я в своей жизни еще ни разу не брал деньги в долг. — Его голос, обычно весьма приятный, теперь звучал резко. — В этом не было необходимости. Я более чем обеспечен и мог бы вам это доказать, если бы мне захотелось, но я предпочитаю не делать свои финансовые дела достоянием общественности. Не вижу причины отступать от этого правила и сейчас — только потому, что вам попался ростовщик с извращенным чувством юмора.

Он несколько отступил назад, прямо глядя в лицо Питту.

— Возвращайтесь к мистеру Уимсу; скажите ему, что мне очень не нравится то, как он обращается с моим именем, и посоветуйте ему впредь говорить правду, или это плохо для него кончится. Я могу привлечь его к ответственности за попытку намеренно опорочить репутацию честного человека.

— Вы никогда не встречались с мистером Уимсом?

— Нет, сэр. — Голос судьи стал еще более резким; Карсуэлл начинал терять терпение и, похоже, более не испытывал прежней тревоги. — Мне кажется, я выразился достаточно ясно. Если это все, что вы хотели мне сказать, я попрошу вас дать мне возможность использовать остаток моего перерыва для отдыха. Мне надо собраться с мыслями, выпить чего-нибудь прохладительного…

Питт внимательно следил за лицом судьи, но увидел на нем лишь вполне справедливый гнев человека, чье время столь беспардонно использовали для того, чтобы бросить тень на его доброе имя.

— Мистер Уимс умер, — тихо сказал Питт. — Его убили неделю назад.

— О! — Карсуэлл был ошеломлен, но не испугался. — Прошу извинить меня, я не хотел говорить плохо об умершем. Но, боюсь, я ничем не могу вам помочь. Я также не знаю, каким образом и почему в его записях оказалось мое имя. По-моему, это сделано с умыслом. — Он нахмурился, и в его голосе снова зазвучала тревога. — Возможно, это какой-то заговор, мистер Питт? Вы говорили о ком-то, кто лжет. Сначала вы спросили, где я был, а теперь объявляете, что убит ростовщик. Вы считаете, что подозреваемый мог быть в это время в моем обществе?

Питт улыбнулся, но это была невеселая улыбка.

— Я, как и вы, предпочитаю не разглашать мои маленькие секреты, сэр. — Он постарался, чтобы это не прозвучало слишком невежливо. — Благодарю вас, что вы уделили мне столько вашего времени. Я сам найду дорогу. До свидания, мистер Карсуэлл.

— До свидания, — ответил судья, глядя на удаляющегося Питта. Голос его был тих, словно он о чем-то задумался.

С друзьями и коллегами Карсуэлла не было смысла беседовать. Это привело бы лишь к широкой огласке того, что полиция расспрашивает о судье. Сам же он решит, что его подозревают в убийстве Уимса. Карсуэлл был слишком искушен в таких делах, чтобы поверить, будто у Питта есть другая причина тратить на него свое время. Это, безусловно, насторожит судью и едва ли поможет Томасу. Надеяться на то, что кто-то из друзей судьи обмолвится о чем-то полезном для инспектора, не приходилось.

Итак, оставалась кропотливая и скучная слежка — день за днем, если понадобится, — чтобы изучить распорядок дня судьи, узнать, на что он тратит деньги, полученные от Уимса; выведать, наконец, ту тайну, из-за которой судью шантажировали, — или же убедиться в том, что ничего подобного нет и в помине. Последнее означало бы, что Карсуэлл знает об опасности и достаточно умен, чтобы скрывать свои слабости и пороки, — или же, наоборот, придется убедиться, что их у него нет. В таком случае Питт все равно должен будет выяснить, почему имя судьи значится в списке Уимса.

Томас был занят днем и ночью в течение недели. Карсуэлл весь день находился в суде, разве что в полдень отлучался на ланч. Питт, разумеется, не мог находиться в здании суда и проверять, с кем встречается судья. Он не хотел, чтобы тот заметил, что за ним следят, — это насторожило бы его и осложнило наблюдение.

Инспектор терпеть не мог, когда кто-то или что-то определяло за него его часы и место работы. Это было неприятным ограничением его свободы, от чего он счастливо избавился, получив повышение. Право самому решать, что делать, без докладов начальству, было теперь одним из завидных преимуществ его нового положения полицейского детектива. В душе Томас посмеивался над собой за то, что такая малость могла так угнетать его, и порой осуждал себя за это.

Карсуэлл, Урбан и Латимер были главными подозреваемыми, если исключить Байэма, о чем Питт пока старался не думать. Ему также ужасно не хотелось, чтобы подозрение пало на кого-либо из главного списка должников — на бедняков, доведенных до отчаяния голодом и горем, будь это женщины или мужчины. Если убийца окажется среди них, Питту нелегко будет удержаться от соблазна добиться, чтобы дело объявили закрытым. Ему не хотелось потом страдать от угрызений совести. Свое решение он мог бы оправдать состраданием и гневом против тех, кто наживается на горе других, отнимает у людей надежду, достоинство и оставляет лишь право выбора между смертью и голодом для себя и своих детей, а это ведет к насилию. Если заставить человека выбирать между физической гибелью и гибелью души, как можно обвинять его в том, что он сделал неправильный выбор?

Вот о чем думал Питт, сунув руки в карманы и низко опустив голову, поджидая, когда по окончании рабочего дня судья Карсуэлл покинет здание суда. Летом трудно следить за человеком. День длинный, темнеет поздно, часов в десять или еще позднее, погода жаркая, поэтому нелепо надвигать шляпу на нос и поднимать воротник сюртука. Летом трудно скрываться в тени. Туманы в это время года не так часты, да и дожди тоже, когда можно ускорить шаг и нагнуть пониже голову. Высокий рост тоже был помехой — Питт обычно на голову возвышался над толпой прохожих. Если бы Карсуэлл догадался, что за ним следят, ему ничего не стоило бы уличить инспектора.

Когда судья вышел, Питт без труда следил за ним до самой Керзон-стрит, где остался ждать до тех пор, пока не пришел час ужина. Тогда он решил, что Карсуэлл уже не покинет дом. С облегчением вздохнув и поежившись, инспектор вышел на перекресток, чтобы поймать кэб и отправиться домой, в Блумсбери.