Наступила тишина. Ближайшие родственники уставились на Катю. Она вскочила и ринулась в туалет. Ее вывернуло наизнанку. Желудок щедро отдал воду – она уже сутки не ела. Прополоскала рот, умылась. Вернулась:

– Прошу прощения, не лучшим образом себя чувствую. Сразу предупреждаю, после сорока работу в Москве найти трудно. У меня таких связей нет. Об остальном дайте подумать.

Девушка вышла в кухню, замерла у окна. Когда-то все в той же общаге она мечтала преуспеть, разбогатеть и перевезти к себе маму, папу и бабушку. Это быстро прошло: им гораздо лучше было в родном городе – трехкомнатная квартира, гараж, машина, дача, куча знакомых. Сейчас представить их в доме, над которым бились отборные прораб и дизайнер, она не могла. Вообразить, что приходит с работы, а там кто-то лезет с разговорами, не удавалось. Они не сумели жить вместе с папой. Но почему-то уверены, что с отвыкшей от семьи Катей проблем не возникнет. Чего там, молодая, вымотают нервы, перемелют. Мама со своим давним провинциальным высшим экономическим образованием будет тянуть до пенсии за кассой в супермаркете. Она и здесь-то с нулевых бухгалтером работает. В девяностые года три побыла коммерческим директором, еле ноги унесла. И дочери предстоит смотреть, как она чахнет. Бабушка перетряхнет все ящики и перевернет вверх дном кухню, ругая неправильную хозяйку и наводя в них свой порядок. Привет молодой немке Эрике. А по вечерам они будут включать телевизор и смотреть всякую дрянь до полуночи. Катя же снова окажется с ноутбуком в одной комнате, из которой не хочется вылезать. «Стоимость твоей свободы? – торжественно вопросила себя девушка. И, устыдившись пафоса – нашла время и повод, ответила: – Маленькая ложь и большие деньги. Опять последние, все, что удалось накопить за эти годы. И черт с ними».

Она вернулась за стол. Родители по-прежнему спорили. Бабушка поглядывала на них с неприязнью. Будто сама готова была отправиться жить к Кате прямо сейчас и маму насильно с собой захватить. Поэтому дальнейшие скандалы для нее не имели смысла.

– Послушайте меня все, – сказала Трифонова очень негромко. Мама с папой немедленно замолчали. – Я взяла ипотеку на квартиру. Влезла в долги на пятнадцать лет. То есть, потеряю работу, не смогу заплатить ежемесячный взнос, окажусь на улице. Поэтому рисковать вашим будущим, приглашая к себе, не стану. Но считаю своим дочерним долгом помочь. Папа, сколько стоит однокомнатная квартира в городе? Та, которая тебя устроила бы?

Если честно, не верилось, что он ответит. Всегда переживал, что у них с мамой небольшие зарплаты и они ничего не дают дочери. Хотя той поначалу и лишняя тысяча рублей казалась состоянием. Но измученный мужчина без колебаний назвал сумму. «Боже, спасибо за кризис, – серьезно подумала Катя. – Огромное спасибо. У меня на карточке что-то останется». Она поднялась.

– Идем. Я куплю тебе жилье. Только быстро, а то опоздаю на поезд.

Сухими зудящими глазами дочь молила отца: «Откажись. Попытайся отказаться. Я все равно это сделаю, я безвозмездно тебя выручаю, но пусть твое достоинство не пострадает. И мое. Родной мой папочка, любимый, соври, что постараешься отдать деньги. Скажи, что тебе нужен только первый взнос, а дальше ты сам… Не знаю что, но скажи». И он свое слово молвил:

– Спасибо, доченька. Я уже присмотрел, обговорил все с фирмой-продавцом. Только не на что было брать. Сегодня суббота, все работают. Оформим часа за два. На вокзал приедешь вовремя.

– Это за что же ему, неверному, такое счастье? – заголосила бабушка.

Но мама так на нее посмотрела, что даже неуправляемая старушка прикусила язык.

Конечно, не через два, а через пять часов Катя неохотно ела и пила зеленый чай в маленьком чистеньком с виду кафе. И вдруг услышала:

– Трифонова, ты? Вот так встреча! Отпадно выглядишь.

На стул напротив плюхнулся худосочный парень к черной кожаной куртке. Она была неприлично новой для мужской. Девушка второй раз за день напряглась. На сей раз не напрасно. Сокурсник из медучилища.

– Свиридов? Привет!

– Вернулась? Не верю! Кто угодно, только не звезда наша, отличница отличниц Трифонова.

– Правильно делаешь. Родителей навещала, скоро уезжаю. Как поживаешь? Медбратом работаешь или институт окончил? – Катя старалась говорить приветливо, но сокурсник ее совершенно не интересовал.

– Я стал с годами похож на шизофреника, который держится за нашу безнадежную медицину? Нет, поставляю оборудование для сельского хозяйства. Очень перспективно.

– Не сомневаюсь, – чуть натянуто улыбнулась Катя. Такой добрый мальчишка был когда-то. Больным не сочувствовал, а сострадал. И собирался учиться на педиатра. Чудесный детский врач из него вышел бы, не нуждайся сельское хозяйство в оборудовании.

– Но ты-то у нас точно столичный доктор.

– Нет. Я медицинская сестра. Устала всем повторять, что никогда не хотела быть никем кроме, – действительно в тысячный раз за тринадцать лет сказала Катя.

– Ну и ладненько, – он откровенно уставился на ее наманикюренные ухоженные пальцы, на рубиновый перстень. Ухмыльнулся, дескать, зачем ломаться, если и так повезло. – Рад был повидать. Мне пора бежать по делам.

– Удачных поставок, – напутствовала сокурсница.

Свиридов исчез. На всякий случай Катя поискала в себе какую-нибудь эмоцию. Все-таки впервые увидела здесь кого-то из прошлого. И, главное, узнала. Не нашла.

В это время у себя дома мама с бабушкой лакомились тортом, постепенно осознавая, что их крепость не взята и осада снята. Папа с таинственным видом преподносил сюрприз своей девушке, наверняка умалчивая, откуда у него деньги на квартиру. А их дочери и внучке предстояло еще некоторое время послоняться по улицам или неудобно посидеть в зале ожидания. Она выбрала второе – силы давно кончились.

Наконец подали состав. Катя заскочила в вагон так лихо, будто спасалась от бандитов, а не уезжала от родных в тот же день, в который к ним приехала.

Ночью в поезде Трифонова глаз не сомкнула. Точнее, она их смыкала, а они размыкались и ничего не видели. Ей не было жалко денег, родителей, даже саму себя. Обошлось, как говорится, малой кровью. Но что-то в ней вертелось и царапалось. Улежать было невозможно. Постоянно хотелось вскакивать и бежать в туалет. Носиться по вагонам из первого в последний и обратно. Затеять разговор за жизнь с проводницей. Или пить ядрено газированную минералку. Или громко выть. Или выпрыгнуть на ходу. Особенно тяжко пришлось, когда надолго остановились в чистом поле, и даже не укачивало слегка. «Лежи, не шевелясь, так легче, – уговаривала себя Катя. – Попутчики не виноваты в том, что у тебя нервы не в порядке. Как же ты забыла лекарства? Серьезно говорили с Александриной, выносили розы. Потом ты второпях собиралась и аптечку не положила. Сейчас приняла бы таблеточку и угомонилась. Исхода всего два. Первый – ты все-таки уснешь. Второй – наступит утро». Оно и наступило. В Москву должны были прибыть в шесть. Но опоздали на час. Когда за окном возникли подмосковные виды, Трифоновой почудилось, что отпустило. «Москва врачующая», – думала путешественница. Но на этот раз даже безотказному в смысле приведения Кати в чувство городу не удалось сразу с ней справиться.