– Да, я когда перебралась в Москву, удивлялась, что люди, входя в лифт, говорят «здравствуйте» даже незнакомым, – подхватила измученная Трифонова, которой очень хотелось, чтобы седовласый был неопасен.

– Кать, ты поезжай спокойно к родичам, – задумчиво сказала Александрина. – А я сюда подскочу завтра, взгляну на него поближе и… Где-то я его видела, причем не раз. Так, у нас есть еще полчаса? Давай-ка ликвидируем залежи твоих роз.

В этом была она вся. Таскала с Катей на помойку цветы до последнего стебля с уже осыпавшимися лепестками. И упорхнула в отличном настроении. А уставшая от загадок Трифонова начала спешно бросать в сумку пуловер и белье.

Выскочила из дома она, слегка припозднившись. И услышала из припаркованной напротив калитки машины:

– Катенька! Опаздываешь!

Пригляделась и удивленно спросила:

– Егор? Что ты тут делаешь? Не поверил, что я еду к родителям? Проверяешь?

– Поверил. Хотел подвезти на вокзал. Запрыгивай, пробок нет, успеем. В воскресенье я тебя встречу.

– С ума сошел? В шесть утра? Спи себе, – запротестовала Трифонова.

– Чем раньше, тем лучше. – Он помолчал и все-таки не выдержал: – Катя, а ты меня не бросаешь?

– Слушай, я не расстаюсь по-скотски с хорошими людьми. Даже плохим не удается отплатить той же монетой.

– Спасибо. Приехали…

– Тебе спасибо. Дальше я сама, ладно?

Она свободно шагала прочь от машины, и в спину ей неслось:

– Счастливого пути, стрекоза на ромашке.

«В сущности, победитель определен, – подумала Катя в вагоне, устроив голову на свернутой вдвое подушке. – Он приехал проводить, он собирается встретить. А Коля остался дома ждать. Эх, почувствовать бы себя этой самой стрекозой на этой самой ромашке…» Ей этого не удалось, разве что во сне, которого она не запомнила.

Катя согласилась приехать к бабушке, маме и папе столь безропотно, потому что не была у них три с половиной года. Хотела бы дотянуть до декабря, но не случилось, значит, не случилось. Все убравшиеся в столицы провинциалы делятся на две категории. Первая навещает малую родину постоянно. Не важно, какие там мотивы. Кто-то хвастается, кто-то расслабляется без лишних глаз, кто-то смотрит, от чего и от кого ушел, как Колобок, и гордится собой. Вторая забывает свято место напрочь. Ей некуда возвращаться, прошлое перестало существовать в голове, сердце, душе.

Трифонова, сразу после медучилища садясь в московский поезд, догадывалась, что она из последних. Не нужны ей были соседи, одноклассники, сокурсники. Неинтересны. Как бы страшно, тяжко, одиноко, порой голодно ни жилось в мегаполисе, рывок в прошлое был нереален. Когда квартирная хозяйка за два дня неожиданно попросила ее освободить жилище, она скамейки во дворах для ночлега присматривала, но двинуть в трехкомнатную квартиру к бабушкиным пирожкам ей в голову не взбрело. И это при наличии денег на билет. Правильно решила тогда? Правильно. Потому что наутро Анна Юльевна Клунина свела ее с Александриной. И ночевала Катя не на улице, а в комнате на Большой Садовой.

Девушка не знала ужаса перед тем, чтобы явиться назад проигравшей, несчастной, битой. Шли бы лесом те, кто судит других. Трифонова на них и в Москве насмотрелась. Все до единого были ничтожествами. Просто города, в котором она родилась, для нее больше не было. Москва вместила в себя все, перемолола, пересилила. Впервые очутившись на Патриарших, она застыла в изумленном изнеможении. Почти такой же пруд с лебедями был и у них. Почти такие же пруды были по всей стране. Так не все ли равно, вокруг какого из них мама возила ее в коляске? Выходит, что нет…

Катю завораживал масштаб столицы. Когда она волоклась из общежития в первую свою комнату, после пары пересадок в метро вдруг сообразила, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что не увидит тот кусок города, из которого ушла. Зато в ее распоряжении сотни других кусков. Ее накрыло неведомой, как оказалось, раньше свободой. Только она в ней не захлебывалась, не тонула, а задышала полной грудью. Ну, какая после этого провинция? На нужной станции из подземки вышла москвичка.

Похоже, способность не оглядываться была у нее чертой врожденной. Так же как город, в котором родилась, выросла, выучилась, Трифонова забыла первую поликлинику и общежитие. Даже хирургическое отделение, в котором трудилась всего три года назад, почти выветрилось из памяти. Людям она могла быть благодарна очень долго, местам и обстоятельствам – никогда. Наверное, это умение вычленить главное – человека, от которого все зависит, и сделало ее той, которая ранним утром спустилась на перрон в маленьком городке. Спустилась, не озираясь по сторонам, быстро зашагала к трамвайной остановке. И проехала, сколько нужно, глядя в окно без любопытства. Просто глядя в окно.

На выходе в дверях ее тронула за рукав какая-то женщина:

– Катя?

Она вгляделась – невысокая кругленькая незнакомка. Не исключено, что ровесница. Наводящие вопросы не стоили усилий. Кем бы она ни оказалась, впереди был никому не нужный пустой треп. Она-то еще посплетничать могла с местными знакомыми. А с чего бы Трифоновой кого-то развлекать. И девушка ответила:

– Не угадали.

– Ой, извините, обозналась. Но так похожи…

Трамвай увез ее, Катя зашагала своей дорогой. И даже теперь не пыталась вспомнить, кто бы это мог быть.

В соседней с родительской девятиэтажке был супермаркет. Трифонова купила торт и сняла в банкомате пятьдесят тысяч. Мало ли что, пусть будут под рукой. Уж кто-кто, а она-то знала, сколько проблем разом могут решить вовремя появившиеся деньги. Почти все. Еще работая в хирургическом отделении, Катя начала посылать близким понемногу. Сейчас – больше и каждый месяц. «Спасибо» ей ни разу эсэмэской не прислали. А ведь сами не давали ни копейки с тех пор, как уехала в Москву.

С контактами вообще творилась чертовщина. Девушка с огромным трудом накопила на простенький ноутбук и отослала его родителям с подробнейшей инструкцией, как пользоваться скайпом. У них не получилось. Она недоуменно пожала плечами, первый и последний раз рассердившись. Правда, ела через день, копя деньги на то, чтобы установить связь, а им это оказалось без надобности. Начала звонить. И никак не могла вписаться в приемлемое время. Сначала то мама, то бабушка заканчивали разговор через минуту фазой: «Ладно, не трать деньги, у нас все нормально». «Да есть у меня деньги на телефон», – в сердцах крикнула однажды Катя. И услышала нечто потрясающее: «Ты нарочно всегда нас отвлекаешь? Мы тут “Вести” смотрим». «Что вы делаете?» – растерялась дочь и внучка. Но они уже отключились.

Последний раз Трифонова общалась с телевизором, когда перебралась из общежития в свою первую комнату. С восторгом «листала» каналы, не останавливаясь надолго ни на одном. После жестокой коллективной воли смотреть всем вместе один дешевый сериал, а потом переключать на другой такой же незатейливая игра пультом казалась чудом. Но даже в ту пошлятину Кате никак не удавалось вникнуть – она работала посменно. А потом возник Кирилл, и стало не до телика. На Большой Садовой они с Александриной уже выбирали на компьютерах каждая свое. Поэтому то, что люди ежедневно включают новостную программу и настолько увлекаются, что даже с родненькой Катенькой не в состоянии поговорить, отвратило ее от звонков, кажется, навсегда. Так и перешли на смс.