Нейл МакГрегор, директор Национальной галереи в Лондоне, объясняет этот феномен на примере «Подсолнухов» Ван Гога: «Между тем мы знаем, что для Ван Гога эта картина должна была стать выражением его радости. Он писал ее, празднуя приезд Гогена в Прованс, писал, чтобы выразить радость от посещения друга. Но мы настолько одержимы нашими представлениями о личности художника, что решили как в этой, так и во всех остальных картинах Ван Гога видеть только симптомы претерпеваемых им мучений»[181]. Также и собственная его спальня, написанная им в трех вариантах, считается явным доказательством безумия художника. Стены будто бы клонятся к центру комнаты, пространство кажется тягостно искривленным, и вся картина становится выражением болезненной утраты реальности. Но на самом деле художник изобразил комнату точно так, как выглядело трапециеобразное помещение под скатом крыши, что было установлено британским историком искусств Рональдом Пиквансом, изучившим в городском архиве Арля строительные планы Желтого дома, в котором с 1888 по 1889 год жил Ван Гог[182]. И хотя международные исследователи Ван Гога давно вернули миф в земное измерение: отрезанное ухо было на самом деле пораненной мочкой, отчаянный неудачник в действительности пользовался большим авторитетом среди художников, его мнимое безумие имело вполне понятные причины в алкоголе, невротической склонности и эпилептической предрасположенности, – он выплеснул такую энергию, что ей и сегодня очень далеко до полураспада.

30 марта 1987 года миф о Ван Гоге достиг своего пика и привел к невиданному взрыву цен. На аукционе Christie’s «Подсолнухи» Ван Гога были проданы японскому страховому магнату Ясуде за 39,9 миллиона долларов и тем самым лихо перескочили ценовой рубеж в 12 миллионов, до тех пор непреодолимый и для старых мастеров, таких как Андреа Мантенья. Вознесение Ван Гога достигло скорости 147 778 долларов в секунду и длилось ровно 4 минуты 30 секунд. Аукционная продажа в 1990 году «Портрета доктора Гаше» японскому бумажному промышленнику Риоей Саито позолотила сотворенный мученический миф астрономической суммой в 82,5 миллиона долларов. Пример посмертного успеха Ван Гога позволяет понять, каким образом разнообразные личные интересы (биографов – в славе, торговцев – в деньгах, коллекционеров – в достижении трофеев) соединяются в столь беспримерной динамике. Как показывает историк искусств Стефан Кольдехофф, миф о Ван Гоге возник не случайно. Это был продукт различных, сперва независимых друг от друга и предпринимаемых по разным причинам усилий. Их объединяла цель «сделать Ван Гога после его смерти популярным и, следовательно, пользующимся рыночным спросом художником»[183].

Тео Ван Гог, умерший, возможно от сифилиса, вскоре после самоубийства обожаемого брата Винсета, оставил своей вдове Йоханне Ван Гог «помимо ребенка, еще одно поручение: работы Винсента – показать их как можно больше и дать возможность оценить». Будучи осмотрительной наследницей и верным хранителем Грааля – сокровищ Ван Гога, – Йоханна умеренно снабжала рынок работами деверя. Однако признание Ван Гога ограничивалось узким кругом друзей художника и коллекционеров. Только когда в игру в качестве интерпретатора и агиографа вступил публицист Юлиус Мейер-Грефе и, позже, в ту же лодку сел арт-дилер Пауль Кассирер, дело приняло другой оборот. Мейер-Грефе, одаренный не только убедительным стилем, но и несомненным чутьем на дух времени, охарактеризовал Ван Гога как «человека, который боролся, потерпел поражение и победил». Он представил его своим читателям как «потерпевшего кораблекрушение, уцепившегося за обломок посреди хаоса» и пришел к заключению, что «Ван Гог был Христом современного искусства. Стал или сможет ли он стать Спасителем, зависит от веры приверженцев»[184]. Мейер-Грефе превратил художника в товарный знак, ставший известным большей части населения в роли святого мученика современного искусства, чья магическая сила притяжения действует и поныне. В мифологическом Ван Гоге художник и архетип мученика сливаются в могущественное единое целое. На фоне ужасов Первой мировой войны Ван Гог в конце концов становится коллективной фигурой самоидентификации. Только когда миф соединяется с пытающимся выразить себя в человеческих формах духом времени, он обретает ту силу, что необходима для превращения во всеобщее вероисповедание.

По мнению американского историка искусств Кэрол Земел, еще накануне Первой мировой войны многие в Германии были одержимы идеалом благородного самопожертвования за родину. Некоторые из экспрессионистов тоже видели в войне возможность положить конец выдохшейся культуре и направить новую Германию на истинный путь. Даже такой франкофил, как Пауль Кассирер, издавал листовку «Военное время», где поддерживал немецких фронтовиков. Только когда война уже была в полном разгаре и многие соотече ственники погибли, настроение изменилось. Перед лицом мерзостей войны многие художники и писатели лишились иллюзий. Вместе со смятением стремительно росла мистическая аура вокруг жизни и творчества Ван Гога[185].

В мании Ван Гога, как бывает в истории всякой внезапной моды, к иррациональному воодушевлению вскоре присоединился рационально мотивированный обман. В своей книге «Manias, Panics and Crashes» («Мании, паники и крахи») Чарльз Киндлбергер исследует причины подобных процессов и их протекание. Он приходит к выводу, что манипуляция и обман, типичные явления на этапе бума, вызваны прежде всего ажиотажным спросом. Когда алчность игроков уже разбужена, наступает час мошенника. Он выходит на сцену, чтобы воспользоваться избытком спроса. В случае мании Ван Гога в соответствующем акте выступил художник-манипулятор.

Занавес поднялся для Отто Вакера, он же Олиндо Ловель. Отто Вакер, бывший танцор, прославившийся способностью к перевоплощениям, на этот раз блеснул не танцами гаучо, не религиозным гротеском и мистификациями, с которыми он выступал в провинциальных немецких театрах. Страстность, обаяние и актерское мастерство, еще на сцене заставлявшие публику рукоплескать симпатичному молодому человеку, обеспечили ему успех на поприще торговли картинами. Царящее в среде берлинских банкиров и промышленников соперничество и страсть к коллекционированию заметно снизили и без того ограниченное предложение работ Ван Гога. Будучи одаренным мошенником, Вакер сообразил утолить спрос на реликвии Христа современной живописи фальшивками, происходящими из мастерской своего брата. Коллеги-торговцы, уже давно обосновавшиеся в столице и желавшие заработать на продолжающемся ажиотаже вокруг Ван Гога и стремительно растущих ценах, рвали картины с руками. Предполагают, что на пике увлечения Ван Гогом Вакер выбросил на рынок до 30 подделок[186]. То, что признанные эксперты, и среди них сам Юлиус Мейер-Грефе, поставили свои имена на сертификатах подлинности, из которых отдельные были оспорены уже в наше время, на первый взгляд кажется удивительным. Однако это, как нам еще предстоит убедиться, характерный пример регулярно происходящих скандалов из-за фальшивок.