Та ненависть, какую внушал всем Антонелли, хорошо отразилась в тайном донесении британского представителя в Ватикане Одо Рассела, написанном в январе 1860 года. Рассел отмечал, что, хотя Антонелли исполняет обязанности главы ватиканской дипломатической службы, сам кардинал ни разу не выезжал за пределы Италии и «лишь самым поверхностным образом знаком с делами других стран». Однако недостаток образования, писал далее Рассел, кардинал сполна возмещает «трудолюбием, логическим мышлением, вкрадчивыми манерами, умением оживленно вести беседу и опытом, приобретенным в дипломатических гостиных». Свои наблюдения Рассел подытоживал замечанием, что кардинал «держит в полном подчинении дружелюбного, но слабовольного Пия IX».

По словам британского дипломата, с тех самых пор, как Антонелли вернулся вместе с папой из Гаэты, «он сделался предметом всеобщей яростной и неослабевающей ненависти… Почтенных членов Святейшей коллегии кардиналов раздражает его молодость, патрицианские семьи оскорбляет его низкое происхождение, либералов выводит из себя его твердость, а его высокое положение во власти вызывает зависть у них у всех». Кроме того, вовсю ходили толки о любви кардинала к деньгам и о его протекционизме. Он поставил во главе Папского банка своего родного брата, и вдвоем они, как докладывал британский посланник, «изрядно набили собственные кошельки»[99].

Более поздние историки оказались ничуть не добрее к государственному секретарю. Вполне типичны замечания Дж. Дерека Холмса, который рисует пугающий портрет: «Антонелли был начисто лишен и принципов, и ума… Но, если ему недоставало политической и теологической прозорливости, он был с лихвой наделен страстью к стяжательству и роскоши. Будучи человеком очень жадным, Антонелли использовал свое положение для того, чтобы скопить огромное личное состояние для себя и своих родственников». Но это еще не все: широко ходили слухи о том, что кардинал Антонелли держит любовницу. После его смерти, к большому неудовольствию церкви, и без того подвергавшейся многочисленным атакам, некая женщина подала в итальянский суд иск, называя себя незаконнорожденной дочерью Антонелли и требуя для себя доли его несметного состояния[100]. Тот факт, что кардинал не завещал ни гроша ни церкви, ни хоть какому-нибудь из религиозных орденов, для которых он служил кардиналом-покровителем, лишний раз подтвердил бытовавшее в народе мнение о его жадности и нечестивости[101].

Общее мнение, господствовавшее в ту пору в Риме и противопоставлявшее доброго папу злому госсекретарю, поразительно совпадает с суждениями, которые выносили позднейшие историки. Холмс создает образ набожного и глубоко нравственного папы и, признавая за ним некоторые слабости, в том числе вспыльчивый характер, называет его «человеком глубокого и подлинного благочестия, наделенным тихой верой в Бога». Он каждый день проводил в молитвах и был «личностью привлекательной, благожелательной и обаятельной, сообразительной и остроумной». Чтобы проиллюстрировать последнее упомянутое качество, Холмс рассказывает о встрече папы с группой священников-англикан: благословляя их, он произнес слова, являвшиеся несколько видоизмененным благословением, которое читают над ладаном, воскуряемым во время святой мессы: «Тем вы да благословитесь, в чью честь будете сжигаемы»[102].

Менее великодушный итальянский историк, писавший в более ранние годы ХХ века, объяснял кроткий и благостный вид папы постоянным эпилептическим дрожанием его губы, из-за чего по его лицу то и дело пробегала блаженная улыбка. И все же, по контрасту с портретом Антонелли, обрисованным этим историком, его мнение о папе можно, пожалуй, назвать лестным. А вот государственный секретарь, писал он, был «уродлив собой, но откровенен… Он никогда не служил мессу и не исповедовал. Это был черствый эгоист и интриган»[103].

И все же попытки изобразить кардинала дьяволом, а папу — святым, хотя и вписываются в давнюю традицию, скорее затемняют, чем проясняют истинную картину и не дают верного представления об исторических ролях, которые сыграли два этих человека. Даже историки, благосклонные к папе, отмечают его не слишком привлекательные черты. Роже Обер, написавший нечто вроде официальной церковной биографии его святейшества, описывает Пия IX как человека прежде всего эмоционального и возбудимого, которого часто подводит раздражительность и склонность к резким перепадам настроения. Все знали, что папа, очень чувствительный к малейшим намекам на неуважение, нередко пугал посетителей бурными вспышками гнева и произносил слова, в которых впоследствии раскаивался. Одной из проблем, с которыми пришлось столкнуться в наше время сторонникам его канонизации, стала его привычка высмеивать людей, вызвавших его недовольство, и отпускать ядовитые шутки, которые порой создавали неблагоприятное впечатление о его святейшестве[104].

При этом Обер создает портрет твердого и принципиального защитника церкви. Единственной целью Пия IX, утверждает его биограф, оставалось преданное служение церкви, к которому побуждала его глубокая и нерушимая вера. Папа с его мелодичным голосом, доброй улыбкой и готовностью терпеливо, изо дня в день, принимать длинную вереницу посетителей, уделяя каждому должное внимание, заслужил репутацию глубоко религиозного и милосердного человека. В государственных делах он порой проявлял нерешительность, но если речь заходила о его пастырской роли или если ему казалось, что нападкам подвергаются церковные догмы — а в случае Мортары, несомненно, затрагивались оба эти фактора, — тут папа выказывал железную решимость и непреклонность[105].

С другой же стороны, Август Хаслер, неортодоксальный швейцарский священник и ученый, в более поздней работе о том, как по инициативе Пия IX была официально утверждена доктрина о папской непогрешимости, никак не отражает образ милого и кроткого папы, наделенного твердой, как скала, верой. Хаслер рисует совершенно нелестный портрет легковерного, суеверного и довольно подлого религиозного фанатика. Не находится у Хаслера добрых слов и об умственных способностях папы. Он приводит выдержку из письма Мастаи-Ферретти к папе Льву XII, где будущий папа (в ту пору 33-летний) сетует, что из-за случавшихся с ним с юности припадков эпилепсии он «обладает очень слабой памятью и не может подолгу сосредоточиваться на каком-либо предмете, не боясь, что в голове возникнет страшная путаница». Люди, общавшиеся с Пием IX близко, утверждает Хаслер, знали его как человека «впечатлительного, капризного, легковозбудимого и непредсказуемого»[106].