В середине XIX века семейство Ротшильдов оправдывало свои займы Ватикану тем, что брало на себя роль благосклонных заступников, ходатайствующих за притесняемых евреев перед Святейшим престолом. Как-то раз в одном таком эпизоде оказался замешан сам Микеле Вьяле-Прела, архиепископ Болонский. Это случилось, когда он еще служил папским нунцием в Вене, в феврале 1847 года — вскоре после того, как папой стал Пий IX. Барон Соломон Ротшильд вручил Вьяле-Прела для передачи новому верховному понтифику прошение, где очень подробно перечислялись лишения, которые терпят евреи в Риме. Особенно жаловался Ротшильд на заточение евреев в стенах гетто, на запрет владеть имуществом за пределами гетто, на запрет получать определенные профессии и заниматься многими видами деятельности, на ежегодное унизительное участие в карнавальных обрядах, на особые ежегодные тяжелые подати, которыми облагали исключительно евреев, на отсутствие доступа в римские больницы, на обязанность посещать принудительные проповеди с целью обращения в христианство (в те годы — всего четыре раза в год) и на прочие тяготы. Вьяле-Прела, которого Ротшильд попросил сделать все возможное, чтобы склонить папу к благожелательному решению затронутых вопросов, признался в письме к кардиналу Джицци, в ту пору государственному секретарю Папской области, что сам нисколько не сочувствует этой просьбе. Впрочем, он все-таки отправил прошение Ротшильда в Рим, и там оно даже возымело некоторое действие, потому что уже через несколько дней Джицци сообщил Вьяле-Прела, что папа решил покончить с публичным участием евреев в карнавальных обрядах и что ряд других просьб Ротшильда, в том числе просьба положить конец насильственному заточению евреев в гетто, вскоре тоже будут удовлетворены[122].

Спустя три года, уже после провозглашения Римской республики и ее разгрома, Ватикан начал переговоры с Джеймсом Ротшильдом, главой французской ветви банкирского семейства, о предоставлении крупного займа. Воспользовавшись случаем, Ротшильды и на сей раз попросили улучшить условия жизни «папских» евреев. Однако Пий IX уже не был настроен выслушивать подобные просьбы столь же благосклонно и предпринимать никаких мер не стал[123].

Чувствуя себя в остальном совершенно бессильными против могущества Ватикана, евреи, жившие в Папской области, видели в Ротшильдах своих заступников перед Святейшим престолом. Семья Мортара — как и все другие евреи, неравнодушные к их беде, — с тревогой ждали, когда же Ротшильды вступятся за них.

Ждать пришлось недолго. 17 июля (не прошло еще трех недель со дня похищения Эдгардо) Джеймс Ротшильд написал из Парижа государственному секретарю Антонелли: «Во время моей поездки в Рим я не раз имел возможность убедиться в Вашей справедливости и доброте, поэтому сегодня я не боюсь воззвать к этим чувствам от лица месье Мортары, еврея-лавочника, живущего в Болонье». Вкратце напомнив Антонелли о том, как у Момоло силой отобрали шестилетнего сына «под предлогом того, что его кто-то крестил», Ротшильд рассказал о неудачных попытках Момоло добиться освобождения сына, о его отчаянии и о «болезни его жены, которая после всего пережитого почти лишилась рассудка». В заключение письма Ротшильд выражал надежду, что Антонелли поддержит «несчастного отца» в его стараниях вернуть сына[124].

Месяц спустя, 24 августа, в дело вмешалась английская ветвь семьи Ротшильдов: теперь прошение к Антонелли написал Лайонел Ротшильд. Как раз в том же самом году Лайонел Ротшильд стал первым в истории евреем, занявшим место в британском парламенте, поэтому с его мнением стоило считаться.

В отличие от Джеймса Ротшильда, Лайонел никогда не был лично знаком с кардиналом Антонелли. Несколько сумбурно изложив события (видимо, он не все запомнил верно), Ротшильд написал: «Я уверен, что в данном случае имело место злоупотребление властью или явно избыточное рвение, о котором не было известно правительству Папского государства, ибо репутация Вашего Преосвященства как человека справедливого служит в моих глазах гарантией того, что подобные действия, ввергшие целую семью в отчаяние, не будут оставлены без должного внимания». Ротшильд призывал кардинала Антонелли начать расследование, а затем принять необходимые меры для восстановления справедливости.

В последнем абзаце письма Ротшильд приносил госсекретарю извинения за то, что он взял на себя вольность написать ему по такому вопросу. Он объяснял, что решился написать ему лишь потому, что сам «получил множество писем со всех сторон континента в придачу к тем сообщениям, что поступили от некоторых самых близких моих друзей» и в итоге «счел своим долгом обратиться к Вашему Преосвященству с этим прошением, чтобы Вы знали, какую огромную тревогу и какой интерес вызвало это событие во всем мире»[125].

Вскоре после получения этого письма Антонелли подготовил взвешенный ответ. Факты, о которых сообщает Ротшильд, писал кардинал, «небезызвестны мне… Я бы очень желал, в свой черед, оправдать ваше доверие, но поскольку это дело, само по себе крайне деликатное, находится вне моего служебного ведения, я не располагаю возможностью вмешаться в решение данного дела желательным для Вас образом». Далее кардинал добавлял: «Возможно, здесь уместно будет заметить, что если голос природы и силен, то не меньшей силой обладают и священные обязанности религии»[126].

Известие о похищении Эдгардо распространялось все шире по Европе и, преодолев океан, достигло США. Еврейские комитеты во всем западном мире выражали протесты и собирали средства. Всё новые иностранные правительства заявляли о своем неодобрении этого поступка. Но папа оставался тверд как скала. Для Пия IX это было делом принципа.

Тем временем Момоло и его болонские друзья, видя, что попытки вторгнуться в чуждую им область церковного права и папских прецедентов ни к чему не привели, решили испробовать совсем другое средство. Раз церковь не допускает, чтобы уже крещенного ребенка можно было вернуть родителям-иудеям, то, быть может, стоит доказать, что ребенка в действительности никто и не крестил?

Всередине сентября, получив от свояков письмо с отчаянным призывом вернуться в Болонью ради спасения жены и лавки, Момоло перед отъездом написал последнее прошение к папе. В его тоне ясно чувствуется отчаяние.

Это письмо, написанное 19 сентября и адресованное напрямую папе, начинается так: