Мне причитался отпуск по рождению ребенка, но зачем же брать его сейчас? Хелен проведет в роддоме не менее двух недель, и не было никакого смысла в моем шатании по Дарроуби в одиночестве. Надо было выждать две недели и потом послать самому себе телеграмму о рождении ребенка. Вот тогда мы сможем провести мой отпуск вместе.

Я говорил себе: какой же ущерб я наношу? Я не требую ничего сверх того, что положено, я просто поменяю время. Ни Королевские ВВС, ни военные усилия страны в целом не получат смертельного удара. Задолго до того, как темный автобус поехал по улицам города, я принял решение и на следующий день написал приятелю в Дарроуби и организовал телеграмму.

Я не был таким закоренелым преступником, каким себе казался, и с течением дней в душу мне стали закрадываться сомнения. Порядки в УНЛП были строги и тверды. Если мой обман обнаружится, у меня возникнут проблемы, но перспектива отпуска в компании Хелен затмила все остальные соображения.

В тот роковой день я с соседями по комнате валялся после обеда в кровати, когда вдруг услышал раскаты громового голоса в коридоре:

– Младший пилот Хэрриот! Хэрриот, зайдите ко мне!

У меня дернулся желудок. Я как-то не подумал о том, что сержант-пилот Блэккет может вмешаться в это дело. Я думал о том, что делом займется кто-то из старших пилотов или капралов, на худой конец, кто-нибудь из сержантов, но не сам великий человек лично.

Сержант-пилот Блэккет был неулыбчивым педантом по части дисциплины. Это был человек, всегда сохранявший присутствие духа, ростом под два метра, с широкими плечами и строгим выражением лица. Обычно с нашими проступками управлялись нижние чины, а уж если за дело брался сержант-пилот Блэккет, то пиши пропало.

Я снова услышал тот же голос. Все тот же бычий рев, который каждое утро раздавался на плацу.

– Хэрриот! Хэрриот, подойдите ко мне!

Я бодрой рысью выскочил из комнаты и двинулся по коридору по направлению к высокой фигуре. Перед ней я остановился.

– Слушаю, сержант-пилот.

– Вы – Хэрриот?

– Так точно, сержант-пилот.

В руке у него была зажата телеграмма, которой он помахивал в воздухе. Я ждал, а мое сердце начало биться чаще.

– Что же, приятель, рад сообщить тебе, что твоя жена благополучно родила малыша. – Он поднял телеграмму к глазам. – Здесь говорится: «У вас – мальчик. Оба – в порядке. Акушерка Браун». Позвольте же мне первому поздравить вас. – Он протянул мне руку, и, когда я пожал ее, он улыбнулся и вдруг стал очень похож на Гарри Купера.

– Ну а теперь ты, конечно, хочешь умотать отсюда и увидеться с ними обоими?

Я тупо кивнул. Он, должно быть, решил, что я – толстокожее животное.

Он положил руку мне на плечо и проводил меня в дежурку.

– Так, ребята, живо! Это очень важно. У нас появился новоиспеченный отец. Увольнительную, проездные документы на поезд, командировочные, бегом!

– Есть, пилот! Будет сделано, пилот!

Застучали пишущие машинки.

Великан подошел к железнодорожному расписанию на стене.

– О, да тебе ехать совсем недалеко. Так, Дарроуби, Дарроуби… Вот – поезд отходит на Йорк в три двадцать. – Он посмотрел на часы. – Тебе надо успеть попасть на него, так что поспеши.

Когда он заговорил снова, меня охватило глубокое чувство стыда.

– Бегом в свою комнату, собирай вещи, а мы подготовим все документы.

Я надел свой лучший мундир, покидал в рюкзак вещи и, повесив его на плечо, вернулся в дежурку.

Сержант-пилот уже ждал. Он подал мне длинный конверт.

– Здесь все, сынок. И у тебя еще есть время. – Он оглядел меня с головы до ног, обошел вокруг, поправил белый околыш моей фуражки. – Отлично. А теперь, я полагаю, ты хотел бы отправиться к своей хозяйке, не так ли? – И он снова улыбнулся мне улыбкой Гарри Купера. Это был красивый мужчина с добрыми глазами, которых я раньше не замечал.

Он пошел со мной по коридору.

– Конечно, это твой первый?

– Да, сержант.

Он кивнул.

– Да, это великий день для тебя. У меня своих трое. Уже выросли, но я все равно скучаю по ним, а из-за этой проклятой войны не могу увидеться с ними. Завидую тебе, честное слово, завидую тому, как ты откроешь ту самую дверь и в самый первый раз увидишь своего сына.

Чувство вины окатило меня ледяным потоком, – когда мы вышли на улицу, я был уверен, что мои бегающие глаза выдадут меня. Но он даже не смотрел в мою сторону.

– Ты знаешь, старина, – сказал он нежно, глядя куда-то поверх моей головы, – начинается лучшее время в твоей жизни.

Курсантам не разрешалось сходить по главной лестнице, поэтому я вышел во двор по боковой, и вслед мне снова раздался мощный голос:

– Поцелуй от меня обоих.

Я прекрасно провел время с Хелен, мы целыми днями гуляли и прошли много километров по местным холмам. Мы познали радость катания коляски с маленьким Джимом, который чудесно хорошел на глазах. Все оказалось гораздо лучше, чем если бы я взял отпуск в положенное время. Мой план, несомненно, удался.

Но я не мог праздновать победу, поскольку мой триумф был омрачен. Я и по сей день неоднозначно отношусь к своему удавшемуся плану.

Но, оглядываясь назад, я понимаю, что те дни были одними из лучших во всей моей жизни, и мне теперь кажется глупо омрачать доброе ко мне отношение сержанта-пилота Блэккета тенью, которую мой поступок отбрасывает на эти счастливые дни.

– Нужно быть немного шизанутым, чтобы выбрать профессию сельского ветеринара. – Молодой летчик засмеялся своим словам, но я почувствовал, что в них есть доля истины.

Он рассказывал мне о своей работе на гражданке, но, когда я в ответ рассказал ему о длительности моего рабочего дня и об условиях труда, он мне не поверил. Но был один случай в моей практике, когда я мог бы искренне с ним согласиться.

Было девять часов мерзкого сырого вечера, а я еще не вернулся домой. Я крепче сжал рулевое колесо и заерзал на сиденье, тихонько постанывая, – так сильно ныли утомленные мышцы.

Ну зачем я стал ветеринаром? Почему не выбрал дела полегче и повольготнее? Ну пошел бы в шахтеры или в лесорубы… Жалеть себя я начал три часа назад, когда проезжал через рыночную площадь, торопясь к телящейся корове. Лавки были закрыты, и освещенные окна домов за холодной изморосью говорили об отдыхе, о законченных дневных трудах, о горящих каминах, книгах и струйках табачного дыма. А я был вынужден покинуть все это и нашу уютную квартирку, не говоря уж о Хелен.

Негодование на несправедливость судьбы пробудилось во мне с особой силой, когда я увидел, как компания молодежи рассаживается в машине у дверей «Гуртовщиков»: три девушки и трое их кавалеров – нарядные, веселые – явно отправлялись на вечеринку или потанцевать где-нибудь. Всех ждет либо домашний уют, либо развлечения – всех, кроме Хэрриота, который трясется в машине, направляясь к холодным мокрым холмам, где ему предстоит нелегкая работа.