Себастьян не сомневался, что успеет; пять минут спустя он уже снова спустился в холл. Полуоткрытая дверь манила. Он вошел и понял, что попал в гостиную. Легкий аромат смеси из сухих цветочных листьев витал в воздухе, а свет люстр, свисавших с кессонов потолка, отражался от многочисленных витых деталей обстановки, от фарфоровых и серебряных поверхностей, точеного дерева, скульптур из бронзы и слоновой кости. Крупные, обитые глянцевым ситцем кресла и диваны чередовались с искусно отделанной и ярко раскрашенной, но неудобной венецианской мебелью восемнадцатого века. Под ногами лежал желтый китайский ковер, словно освещая пол мягкими лучами вечного солнца. Рамы картин на стенах открывали двери, ведущие во все новые иные миры. Первый, в который он вгляделся, оказался странной пестрой вселенной, казалось бы наполненной жизнью, но в то же время необычайно статичной, застывшей в величавом покое – этот мир состоял из бесчисленных точек, нанесенных чистыми красками; мужчины в нем носили цилиндры, а турнюры дам выглядели монументальными, как из египетского гранита. Рядом открывался вид на мир Венеции, где группа леди в гондоле отражалась розовыми атласными нарядами в хорошо сочетавшейся с ними ониксового оттенка воде Большого канала. А там, над каминной полкой, в безумном чередовании света свечей и коричневых маслянистых теней группа монахов с вытянутыми лицами сидела за трапезой под сводами собора…

Голос дяди вернул его к реальности:

– А, вижу, ты уже открыл для себя моего маленького Маньяско! – Юстас подошел и взял его за руку. – Любопытно, правда?

Но, не дав мальчику ответить, снова заговорил сам:

– А теперь тебе стоит пойти и посмотреть, чем я занимался вчера. – Он повел его за собой. – Здесь.

Он указал, куда смотреть. В сводчатой нише был установлен столик из черного папье-маше, расписанный золочеными завитушками и инкрустированный перламутром. На нем возвышался букет из восковых цветов, накрытых прозрачным стеклянным колоколом, и высокая цилиндрическая коробка с чучелами певчих птиц. На стене между и чуть выше этих двух предметов висела небольшая картина четырнадцатого века, на которой молодые люди с коротко постриженными волосами и с кожаными нашлепками на брюках в районе промежности осыпали стрелами святого Себастьяна, привязанного к цветущей яблоне.

– Твой тезка, – сказал Юстас. – Но для меня подлинный смысл в том, что я нашел применение малым примитивистам. Ясно же, насколько абсурдно воспринимать подобную мазню как серьезное произведение искусства. Но, с другой стороны, в этой мазне есть свое очарование; избавляться от нее тоже не хочется. И вот, пожалуйста, выход из положения. В смеси с серединой Викторианской эпохи! Получается вкуснейший с виду салат. А теперь, дорогой мой, пора и нам самим поесть. Столовая в той стороне. Туда надо пройти через библиотеку.

И они двинулись в том направлении. Из-за двери в противоположном конце туннеля, образованного книжными шкафами, доносился хриплый надтреснутый голос, сопровождаемый звяканьем серебра и фарфора.

– А вот наконец и мы! – весело объявил Юстас, открыв дверь.

Обряженная в синее со стальным отливом вечернее платье с семью нитками жемчуга, обвивавшими мумифицированную шею, Королева-мать слепо повела головой на голос.

– Тебе известны мои привычки, Юстас, – сказала она голосом призрака армейского сержанта. – Мы никогда не начинаем ужинать позже семи сорока пяти. И никого не ждем, – повторила она с нажимом. – И теперь мы уже почти закончили.

– Еще фруктов? – тихо спросила миссис Твейл, вкладывая в руку старухи вилку с нанизанной на нее четвертинкой очищенной груши. Миссис Гэмбл откусила кусочек.

– Где мальчик? – спросила она с набитым ртом.

– Здесь.

Себастьяна чуть подтолкнули вперед, и он с опаской пожал унизанные драгоценными камнями когти, протянутые ему навстречу.

– Я знала твою мать, – проскрежетала миссис Гэмбл. – Красивая, очень красивая. Но дурно воспитанная. Надеюсь, тебя воспитали лучше.

Она доела остатки груши и положила вилку на тарелку.

Себастьян покраснел до корней волос и издал звук, в котором неразборчиво выразил надежду, что так оно и есть.

– Говори громче, – резко сказала миссис Гэмбл. – Чего я терпеть не могу, так это невнятного бормотания. А в наши дни вся молодежь только и делает, что мямлит. Вероника?

– Слушаю вас, миссис Гэмбл.

– Да, кстати, юноша, это – миссис Твейл.

Себастьян переместился в облако духов и, подняв сконфуженный взгляд от складок подола голубино-серого платья, чуть не вскрикнул от того, что увидел. Правильный овал лица в обрамлении гладких темных волос – это была Мэри Эсдейл.

– Рада познакомиться, Себастьян.

Они пожали друг другу руки.

Только в глазах заметил он различие между своей фантазией и ее земным воплощением. Мэри Эсдейл его грез неизменно опускала взгляд, когда он смотрел на нее. И каким уверенным был его собственный воображаемый взор, каким твердым и властным! Как у отца. Но это была уже не мечта, а реальность. И в реальной жизни он оставался по-прежнему застенчив, а эти темные глаза сейчас в упор, чуть иронично осматривали его, от чего ему сделалось до крайности неуютно. Он сморгнул и вынужден был отвести взгляд в сторону.

– Уж ты-то в совершенстве владеешь языком английских монархов, Вероника, – продолжала скрипеть миссис Гэмбл. – Преподай ему несколько уроков, пока он гостит у нас.

– Ничто не доставит мне большего удовольствия, – сказала Вероника Твейл таким тоном, словно зачитывала абзац из руководства по викторианскому этикету. Она снова вгляделась в лицо Себастьяну, уголки ее красивой лепки губ чуть изогнулись в едва заметной улыбке. Затем она отвернулась и принялась чистить оставшуюся часть груши для миссис Гэмбл.

– Дайте же бедному мальчику спокойно поесть, – сказал Юстас, который давно сел на место и уже почти закончил свой суп.

Благодарный Себастьян отошел к отведенному ему стулу.

– Мне следовало предупредить тебя о нашей Королеве-матери, – продолжал Юстас жизнерадостно. – Она кусается еще хуже, чем лает.

– Юстас! Никогда не слышала прежде подобных дерзостей!

– Это потому, что вы никогда не прислушиваетесь к собственным словам, – парировал он.

Старая леди возмущенно фыркнула и погрузила вставные зубы в следующий кусочек груши. Сок побежал по ее подбородку и закапал на бутоньерку с каттлеями, приколотую к корсажу.

– Что касается миссис Вероники Твейл, – продолжал Юстас, – то эту молодую женщину я знаю слишком мало, чтобы дать тебе какой-либо совет относительно поведения с ней. Тебе придется приспосабливаться самому, когда она начнет давать тебе уроки речи. Вам нравится давать уроки, миссис Твейл?

– Это зависит от способностей и восприимчивости ученика, – серьезно и даже несколько мрачно ответила она.

– И как на ваш взгляд, наш мальчик выглядит достаточно умным?