class="p1">– Как что? Все стены пороховой казны на куски разнесло, а они – живы! Выходит, заранее в сторону отошли. Измена!

– И кто же всё это учинил?

– Пока розыск не закончится, ничего неведомо. Пушкарский начальник Мишка Еремеев, вишь, за день до несчастия самолично наряд тот проверял, и ничего подозрительного не заметил. Казна была заперта. Видать, лазутчики польские расстарались и подкупили стрельцов. Разрядный приказ всех на ноги поднял. У вас тут тихо?

– Навроде, спокойно.

– Да уж у вас тут тишь и гладь и Божья благодать!

Когда он уехал, от неожиданно воцарившейся в избе тишины зазвенело в ушах, и Котошихина охватили тяжёлые мысли.

Это что же получается? Долгорукий на его горбу собирается в рай въехать?

Положим, возведёт он на Черкасского и Прозоровского хулу, царь их накажет, а он будет вечно носить в себе грех забойца и грабельщика? Ну а ежли, к примеру, опальные князья оправдаются, то кто тогда пострадает в первую очередь? Долгорукий? Ой, ли! Князь уж найдёт способы отбояриться, а вот Гришку за напраслину и клевету возьмут и спросят, как следует! Да его просто могут притянуть к делу как свидетеля, а доносчику – первый кнут! Хорошо, если бы кнут – дыба!

Дальше: ну откажется он помочь князю Долгорукому извести своих предшественников – что тогда? Очень даже просто: Долгорукий сживёт его со свету, живьём скушает, и даже никто этого не заметит. Недаром отец князя имел прозвище Чёрт, а он сам – Чертёнок!

Куда ни кинь – везде клин.

Ну и влип ты, Григорий Карпович, в дерьмо по самые уши!

Поразмыслив, Котошихин решил, что не бывать этому. Не станет он делать из себя подстилку княжескую! Он не Мишка какой-нибудь Прокофьев, а Котошихин! Котошихины – род бедный, но честный. (Ага, честный, а кто же со свейским комиссаром в сговор вошёл? Мишка что ли Прокофьев? Вот то-то и оно-то! Не совался бы ты, Григорий, со свиным рылом да в калашный ряд!)

Так что же делать? Ехать в Смоленск – труба, оставаться здесь – Долгорукий все равно рано или поздно его достанет. Ехать искать правду в Москве – так кто ему там поверит? Поверят князю Долгорукому, который скажет, что Котошихин всё выдумал или действует по наущению бывших воевод, чтобы возвести на него, верного царского слугу, напраслину.

Остаётся… остаётся один ход: предаться к полякам! А что: не он первый, не он и последний. Не совать же своей волей голову в петлю!

К вечеру, когда все в приказной избе разбрелись кто куда, Гришка собрал в котомку всё своё нехитрое добро, вывел из-под навеса Буланого, вскочил в седло и без оглядки поскакал в ту сторону, куда только что за вершинами деревьев спряталось солнце. Чтобы не попасться на глаза сидящим в засадах и дозорах стрельцам, нужно было бы углубиться в лес, но тогда он потерял бы много времени, а хотелось как можно быстрее уйти от длинных княжеских рук. Котошихин предпочёл рискнуть наткнуться на свои передовые дозоры и отговориться делами государственными, нежели плутать в чащобе в своих же пределах. На днях с поляками вновь начинались переговоры, и посольские люди перемещались туда-сюда каждодневно, – вот он, может быть, и проскочит через рогатки дозорных.

Он несколько раз крепко ударил Буланого плетью по крупу и поскакал на закат по наезженной дороге.

Остановил его знакомый сотник, который намедни поймал в лесу и привёл на допрос Квасневского. Он, словно леший, вынырнул из лесных сумерек прямо перед носом у Котошихина и заорал так, что с ближних берёз слетели несколько заполошных ворон:

– Стой, конник, слезай! Куды едешь?

За сотником появился ещё один пеший стрелец, за ними, держа коней в узде, на дорогу вывалились ещё двое. На какое-то мгновение появился, было, соблазн уйти от них, пока они были спешены, но внутреннее чутьё подсказало, что этого делать было нельзя. Начнётся погоня, а она могла кончиться не в его пользу. Лучше решить дело миром.

Стрельцы окружили Котошихина со всех сторон и напряжённо всматривались в него, еле сдерживая в уздах разгоряченных коней.

«Господи, не отдай меня на произвол врагам моим, но ради имени Твоего святого Сам води и управляй мною!», – вспомнил он вдруг впервые за долгое время про Бога. – «Господи, дай мне силу перенести утомления уходящего дня и все события, которые воспоследуют до конца его!»

– Ты что же, сотник – али своих не признаёшь? – нашёлся, наконец, Гришка.

– Как не признать? Признаём, – ответил старший. – Только нам не велено никого пропускать дальше. Дальше – польские разъезды.

– Вот их-то мне как раз и нужно. Видишь бумагу? – Гришка достал из котомки свёрнутый в трубку рулон и помахал ею перед носом у старшого. – Князь Юрий Долгорукий послал меня на встречу с польскими послами.

Старшой переглянулся со своими подручными и покачал головой.

– А почто же князь не упредил нас об этом?

– Как не упредил? – удивился Котошихин. – А бывший челядник Прозоровского рази не появлялся тут?

– Никак нет, ваша милость, мы тут без всякой ведомости пребываем.

– Ну, как тут дело справлять? – воскликнул Котошихин, досадливо ударяя себя кнутовищем по сапогу. – Никому ничего поручить нельзя! Ну, погоди, морда свиная, покажись мне на глаза, я из него татарский кишмиш сделаю!

Стрельцы внимательно слушали важного человека.

– Вот что ребятушки! Мне тут недосуг с вами… Держите на пропитьё алтын, выпейте при случае за моё здоровье, пока да что… А появится гонец с оповещением, попридержите его чуток. Я с ним очень хочу разобраться на обратном пути.

Гришка достал монету из котомки, сунул её в руки оторопевшему сотнику и с места пришпорил коня.

– Постой, постой! – закричал, было, тот, но голос его звучал неуверенно – во всяком случае, Гришка больше никаких слов за спиной не услышал.

«Благодарю тебя, Господи, не дал пропасть в самом начале моего дела!»

Он оглянулся – на дороге никого не было. Проскакав версту-другую и никого не встретив, он свернул с дороги и въехал в лес, наугад выбирая нехоженные места. Объезжая болота и ручьи, избегая покинутые деревеньки и пробираясь через истоптанные поля и не скошенные луга, он утром выехал на какую-то дорогу. Не проехав по ней и версты, он был остановлен польско-литовским конным разъездом. Литовцы тоже не отличались мягким нравом: они быстро ссадили Котошихина с коня, заломили руки за спину, бросили его животом на спину Буланого и поскакали к своим. Мучась от боли, Гришка вспомнил об участи бедного Квасневского – его тоже привезли связанным на конском горбу.

Вильно

…Издалека вопию, яко мытарь: милостив буди, господи!

Протопоп Аввакум. «Челобитная царю Фёдору»

«Наияснейшего Великого Государя, Его Королевского величества Пана всемилостивейшего, милосердного монарха, приказавшего меня пожаловать своим Королевского Величества верстаньем на год по сту рублёв и быть при его милости Канцлере Литовском всеподданейше благодарю…»

Не коротко ли вышло титло? Тишайший в своё время приказал его бить батогами за упущенье одного единственного слова при написании его титла. Может, круль Ян Казимир так же обидчив, как и его русский брат? Да нет, кажись, он ничего не упустил, ему и раньше приходилось сочинять грамоты польскому королю. А сто рублёв, ежели разобраться, не такие уж и большие деньги, особенно применительно к здешним ценам. Могли бы быть и пощедрее к нему. Он ведь не какой-нибудь там поручик Борятин – тому и десятой части за глаза хватит! Ну да ладно, на первых порах хватит, а там ещё попросит и намекнёт о своих услугах.

«И аз просил наихрабрейшего Пана Канцлера о том, чтобы ехать мне к Вашему Королевскому величеству в скорых днях для разговоров тех, которые ниже сего опишу, и через Ваше Королевское величество, наияснейшего Великого государя милости добиваться на устройство в службу Вашу, чтобы всегда состоять мне при Вашей особе…»

Канцлер Христофор Пац, конечно, храбрый правитель, но в тонких дипломатических делах разбирается плохо. Излагать ему соображения, касаемые судеб всего государства польского, бесполезно – это всё равно, что метать бисер перед свиньями. Литвяне всегда стремились к самостоятельности и в первую очередь блюдут свою пользу. Нет, Гришке надо беспременно пробраться