Мне нельзя было мороженного. Диета.

Но я залипла на его широченную шею и улыбчивые глаза и кивнула.

Мне было семнадцать.

Когда исполнилось восемнадцать, мы поженились.

Игорь был моей первой любовью, первым мужчиной. Во всем первым.

И в боли – тоже.

Сейчас, вспоминая все произошедшее, я не гадаю, каким образом так попала. В конце концов, месяцы терапии не прошли бесследно.

Но до сих пор думаю, что, если бы мне в тот момент, когда я впервые увидела Сордина, сказали, во что превратится моя жизнь буквально через несколько лет, я бы не поверила.

Мы отчаянны в своей первой любви. Сумасшедши. Безумны.

Наверно, так надо. Чтоб потом, когда все становится плохо, эти воспоминания, как обезболивающее, транки, помогали пережить боль.

Я научилась не обвинять себя в произошедшем, хотя Сордин старался, конечно.

Научилась не вспоминать ужас последних лет, когда наши совместные видео смотрели миллионы подписчиков, принося серьезные деньги на рекламе, а Сордину приходилось их тщательно монтировать, чтоб в кадр не попали мои синяки. Лицо он не трогал. А вот тело…

Самое забавное в такой ситуации, что обычно жертве никто не верит.

Даже не так.

Она сама не верит.

Стыдится.

Мозг отрицает происходящее, как нечто чужеродное. Несвойственное радужно нарисованной картинке.

У нас она была очень радужная.

И эта радуга цвела моем теле, отливая всеми оттенками.

Когда популярность нашей пары в интернете стала падать, виновата оказалась я.

Если раньше я получала за то, что слишком красива, и на меня пялятся, а я кручу задом, провоцируя, то теперь за то, что недостаточно сексуальна. Что не стараюсь.

Я не маркетолог, я не понимала, по какой причине наши интернет-звезды с Сординым неожиданно стали закатываться. Он тоже не понимал. И искал виноватых. И находил, естественно.

Я помню свое состояние в тот момент.

Свою заторможенность. И не отчаяние даже. Отупление.

Потом психолог будет спрашивать, выяснять, по какой причине я не жаловалась в полицию. Почему не рассказала родным. Своим. Его.

У меня не будет ответа на эти вопросы. Никакого.

Почему-то. У меня были железные оправдания. Не выдерживающие никакой критики, но для меня неоспоримые.

И еще долго были. Уже после развода, уже после принудительного избавления от Сордина. Я еще очень, очень долго считала себя виноватой.

Мама до сих пор не знает.

Его родители, конечно, знают, но закрывают глаза.

Он нашел себе новую спортсменку. И, насколько я знаю, пытается ввернуть наши прежние рейтинги.

Успешно или нет, не в курсе. Не слежу за ним.

Все же в том центре психологической помощи, куда я попала после психдиспансера, были очень хорошие специалисты.

Я уже понимаю, что ни в чем не виновата, и продолжаю жить.

Как можно дальше от него.

Не скажу, что я бежала из Москвы, теряя тапки, но очень постаралась, чтоб Сордин не знал о моем местонахождении.

На всякий случай.

Я иногда думала, а что бы сделала, если б увидела его , скажем, на улице?

Бежала бы? Застыла столбом в ступоре? Прошла бы мимо?

Не знаю.

Не хочу знать.

Сегодня я шла за руку с человеком, который настолько отличался и поведением и внутренним содержанием от Сордина, что даже в голову не приходило их сравнивать.

Он смотрел на меня с желанием. Как и многие до него. Как и Сордин.

Но, кроме желания, там был искренний интерес ко мне, как к человеку.

Возможно, я опять ошибаюсь, я все же, как показал опыт, плохо разбираюсь в мужчинах.

Возможно, это все не так.

Возможно, мне кажется.

Но я шла сегодня , вдыхая осенний вечер, рядом с сильным, таким надежным мужчиной, бережно держащим за руку, останавливалась, чтоб доверчиво закинуть ладони ему на шею и поцеловать, медленно и сладко, в губы, посмотреть в серьезные, чуть смешливые глаза, в которых не было тяжелого, плотского в этот момент.

А было внимание, восхищение, интерес, живой, человеческий.

Я шла, рассказывая что-то легкое, веселое, делясь своими впечатлениями от пройденного дня, и ощущала себя той семнадцатилетней легкой девочкой, у которой все впервые. Первая любовь, первая прогулка по осенним аллеям с парнем.

И все хорошо и правильно.

Я выхожу из душа, промокаю волосы, минуту раздумываю, звонить или нет Звереву, и решаю не беспокоить.

У него какие-то напряги с сыновьями, не смертельные, но сложности.

И вряд ли мое внимание будет ему сейчас к месту.

Смотрю соревнования по художественной гимнастике, мысленно все же возвращаясь к нашему тихому романтическому вечеру, да так и засыпаю перед экраном в кресле.

И снятся мне сильные руки, мягко поднимающие в воздух, знакомый будоражащий аромат парфюма и сигарет.

Я хочу открыть глаза, но не могу.

День был долог.

Сон слишком глубок.

Ворочаюсь в руках, но меня лишь прижимают крепче.

- Спи, Дарья Викторовна, спи давай, - бурчит мой носильщик, и его низкий голос резонансом сладко отдается по всему телу, странным образом успокаивая и навевая еще большее спокойствие.

Ощущаю под спиной кровать.

Тепло одеяла.

Прогиб постели рядом.

И затем тяжелую, горячую ладонь, основательно подгребающую меня под бок своего хозяина.

И отчего-то мне невероятно уютно и безопасно.

Счастливо вдыхаю тяжелый мужской аромат, расслабляюсь и засыпаю окончательно.

И вот кто бы мне сказал, что буду вот так, спокойно и сладко спать под боком у мужчины… Кто бы сказал такое измученной, выжатой тени еще два года назад…

А, может, и не было этих страшных лет?

Пусть их не будет.

Роман Зверев.

Ксюша жжет.

Я смотрю на очередное присланное мне безумие, машинально отмечаю самые глупые ошибки в документе. У нее что, ворд отключили? Такое бывает вообще в наше время?

Вызываю.

Хотя, сначала хотел просто отправить документ на доработку по почте. Но есть понимание, что это неспроста.

Оглядываю явившуюся ко мне секретаршу. Налицо бессонная ночь. На лице.