Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие,

Ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут.

С тоской смотрю на ногу пациента.

Слишком костлявый.

То ли дело ляжки Богомола! Жареные под кисло–сладким соусом.

Алиса, мясо насекомых считается скоромной пищей?

Оно вообще считается мясом?!

Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину.

Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего.

Эдмонд Мелтон мечется по кровати и огрызается.

Лицо его меняется, превращаясь в обезумившею маску.

Я на всякий случай проверяю ружье.

Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит,

И выведет, как свет, правду твою и справедливость твою, как полдень.

Рот у пациента растягивается, занимает треть головы и похож на бездонную чёрную дыру. К тому же он орёт. Громко и мерзко. Как солист Demy Burger.

Покорись Господу и надейся на Него. Не ревнуй успевающему в пути своем, человеку лукавствующему.

Перестань гневаться и оставь ярость; не ревнуй до того, чтобы делать зло,

Он разрывает веревки и кидается на Преподобного.

Богомол сбивается, подмятый под нападавшего.

Этого-то мне и надо. С наслаждением представляю, как одержимый раздерёт Святоше шею, тот превратиться в зомби и почешет по улицам вынимать из прохожих мозги.

Ибо делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю.

Прицеливаюсь и стреляю. Пуля попадает в спину Эдмонда Мелтона. С хрустом разносит его грудную клетку в клочья.

И, кажется, проходит насквозь. Потому что Константин, спихивающий с себя тело, залит с ног до головы ошметками внутренних органов и частями внешних.

Он смотрит на меня очень неодобрительно.

И сейчас точно начнет ругаться.

Еще немного, и не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его.

Заканчиваю молитву.

Пациент скорее мёртв, чем жив. Так что можно больше не париться. Верно?

Лапки вверх.

– Я тебя защищал! – я всегда говорю только правду. И это неоспоримое алиби.

Богомол протирает лицо, от чего разводы становятся еще более зловещими. На его плаще следов пациента почти не видно.

Я был прав, цвет выбран не напрасно.

Только свистни, он появится.

Красный плащ!

Константин сплевывает на пол. И шепчет что-то сквозь зубы.

Мне не послышалось?!

Он матюкнулся?!

***

За выстрел мне собираются отрезать еще один палец.

Черт, у меня так конечностей не хватит!

Но убийство есть убийство, и я гадаю какой из оставшихся будет следующей жертвой.

Подумываю сбежать от этого садиста с манией креститься. Кажется, он хуже любого одержимого.

Ну, какой еще человек потащит тебя на экзекуцию, в благодарность за спасенную жизнь?!

И знаете, что он сказал?

– Вас надо бы отлучить от церкви пожизненно. Но только в ней ваше спасение, сестра Литиция.

И так мне грустно стало, будто проебал я свой единственный шанс на спасение.

Мы с плясками тащимся в собор Святого Павла на следующий же день после похорон Эдмонда Мелтона.

Возмущаюсь, почему меня нельзя просто посадить на пару лет в тюрьму! Зарешеточную бодягу я бы перенес лишь слегка поднатужившись, а вот новые пальцы точно не отрастут.

Но тут всплывает предыдущее дело.

За день до свадьбы невеста Вильгельма IV решает посетить собор Святого Павла, чтобы причаститься и исповедаться. Само самой мы с Константином натыкаемся на нее у входа в церковь. И все, как умалишенные, радуемся данному факту. Особенно я.

Выяснить от кого могла забеременеть графиня не удалось. О таких вещах мало кто сплетничает. Богомол бросает меня и решает надавить на нее в церкви.

Жду их больше часа, слоняясь между белоснежными колоннами и задирая голову на раскрашенный потолок. Избежать наказания мне удается исключительно временно. Как только Преподобный вернется, сразу же потащит меня в медицинский блок. К Пионике и врачу с усами.

Но пока я свободен и даже не убегаю.

Увидев Аделаиду на пороге собора, остолбенело не только мое тело. Даже Святоша споткнулся на нравоучении.

Девушка прекрасна, словно ангел, спустившийся с фресок на стенах. И я не могу уйти, пока не выясню, что с ней.

Графиня Аделаида выходит расстроенная. Она плачет и не может остановиться. Не капли облегчения от раскаяния.

Константин передаёт мне девушку в руки, и шепчет:

– Она рассказала страшные вещи. Не знаю верить ли. Отвезём её домой. Незаметно.

– Это опасно?

– На все воля божья.

Как только входим в гостиную Мейнингеймов рыдания усиливаются.

Константин велит подать чай и застывает, почесывая пальцами переносицу.

Аделаида безостановочно истерит на моем плече.

– Вы должны были ее расспросить, а не доводить до истерики, – не выдерживаю молчания. И женских слез. – Я знаю отличный способ ее успокоить!

– Не стоит, – сжимает челюсти Преподобный. – Не могу вам рассказать всего. Это тайна исповеди. Но ситуация слишком опасная…

В меня воют с удвоенной силой. У меня так ряса промокнет!

Ну ладно, все равно. Только не грусти, красавица. Несмотря на красные веки и явную психическую нестабильность, Аделаида – само совершенство. Идеал в каждом изгибе тела. Это Богиня, а не живой человек.

Я глажу ее по голове, пока она не успокаивается.

За это время нам успевают подать чай и пирожные. Маленькие корзиночки с настоящим масляным кремом. Мне нравится у Мейнингеймов.

– Он заставил меня убить человека, – говорит прекрасная невеста.

Промахиваюсь пирожным мимо рта, и оно прицельно летит Аделаиде в голову. Успеваю отбить его левой рукой, а потом ногой.

На поле нет разницы между игроками. Золотой голкипер может проиграть обычному нападающему из киевского «Динамо». А мяч летит в ворота одинаково красиво, даже если его пинает бездомный паралитик с протезом.