– Не знаю, в каких траншеях вы были, а мы приняли первый удар. И просто гребаное чудо, что кто-то из нас остался жив. От десятого только два морпеха; и, как я понимаю, вы сами – ты, сержант, и твой капрал – здесь, потому что остались вдвоем из всего взвода, а всех солдат потеряли.

Высказавшись, Бадан замолчал, пытаясь понять, какой эффект произвели его слова. Никакого. И что это значит? Ничего хорошего. Он наполовину обернулся и махнул рукой.

– Вот, эти из взвода Аккурата. Но сержант Аккурат мертв. И Охотник, и Неллер, и Мулван Трус, и капрал Целуй… пропала. Вам остались Мертвоголов и Молния.

С капралом за спиной сержант подошел ближе.

– Встать, морпехи, – скомандовал он. – Я – сержант Суровый Глаз, а это – капрал Ребро. Десятого больше нет. Теперь вы в восемнадцатом.

– Чего? – спросила Молния. – Взвод из четверых?

Капрал ответил:

– Еще возьмем двоих из седьмого и двух – из пятого, девятой роты.

К Бадану Груку, прихрамывая, подошла Драчунья.

– Сержант, Уголек вернулась.

Бадан вздохнул и отвернулся.

– Хорошо. Пусть она и разбирается.

Он проявил волю. Больше никто не будет смотреть на него, ожидая… а чего ожидая? Худ его знает. Просто собирают остатки. Чтобы сплести коврик. Он вернулся к догорающему костру и сел спиной к остальным.

Все, нагляделся. Даже морпехи идут на это не ради заработка. Нельзя зарабатывать на жизнь умирая. Так что перекраивайте новые взводы как угодно. Но в самом деле, сколько осталось морпехов? Пятьдесят? Шестьдесят? Нет, лучше влить нас в пехоту, как прокисшую старую кровь. Видит Худ, меня уже тошнит от этих лиц и от того, что я не вижу тех, кого нет и больше никогда не будет. Мелкий. Шелковый Шнурок. Худышка, Охотник – все…

Уголек беседовала с Суровым Глазом – негромко, спокойно; и через несколько мгновений подошла и присела рядом с Баданом.

– Всадник от «Выжженных слез». Целуй еще поправляется. Нога переломана вдрызг.

– Увел их?

– Кто?

– Да сержант этот.

– Так точно, только не то чтобы «увел», а «забрал», Бадан. Нас не так много, чтобы расползаться.

Бадан подобрал ветку и пошевелил угли.

– И что она собирается делать, Уголек?

– Кто, Целуй?

– Адъюнкт.

– Откуда мне знать? Я с ней не разговаривала. И вообще никто, насколько я знаю… по крайней мере, похоже, всем сейчас командуют Кулаки.

Бадан бросил ветку и потер лицо.

– Нам надо возвращаться, – сказал он.

– Не выйдет, – ответила Уголек.

Он бросил на нее взгляд.

– Мы не можем просто взять и пойти дальше.

– Спокойнее, Бадан. Мы сохранили больше солдат, чем могло быть. Мы не так потрепаны, как могли быть. Рутан Гудд, Быстрый Бен и то, что случилось с авангардом… Все это их задержало. Не говоря о Скрипаче, который заставил нас окапываться – без этих траншей тяжи не смогли бы…

– Умереть?

– Держаться. Достаточное время, чтобы летерийцы сдержали натиск. Достаточно, чтобы мы, остальные, совершили отход.

– Отход, точно, хорошее слово.

Она наклонилась ближе.

– Слушай меня, – прошипела Уголек. – Мы не погибли. Никто из нас, кто еще здесь…

– Ты говоришь очевидные вещи.

– Нет, ты не понимаешь. Нас задавили, Бадан, но мы все равно сумели выкарабкаться. Да, может, это Госпожа впала в безумие, может, все другие встали на пути обрушившихся на нас клинков. Может, дело в том, как они были оглушены к тому времени… как я слышала, Лостары Йил почти не было видно в туче кровавых брызг – и кровь была не ее. Тут они и остановились. Застыли в нерешительности. Так или иначе, правда проста: когда мы начали отступать…

– Они нас оставили.

– Суть в том, что могло быть гораздо хуже, Бадан. Посмотри на хундрилов. Шесть тысяч вступили в бой, а осталось меньше тысячи. Я слышала, что некоторые выжившие пришли в лагерь. Чтобы присоединиться к «Мостожогам» Мертвого Вала. И говорят, что Военный вождь Голл сломался. Ты знаешь, что бывает, если командир ломается? Остальных просто стирают в порошок.

– Может, настал и наш черед.

– Сомневаюсь. Вспомни, она была ранена, а Денул на нее не действует. Ей нужно найти собственный путь излечения. Но ты все еще не понимаешь. Не развались на части, Бадан. Не замыкайся в себе. Твой взвод потерял Худышку, но больше никого.

– Неп Хмурый болен.

– Он всегда болен, Бадан. По крайней мере с тех пор, как мы вступили на Пустошь.

– Релико просыпается с криком.

– И не он один. Он и Большой стояли с другими тяжами, так? Ну вот.

Бадан Грук посмотрел на погасший костер и вздохнул.

– Ладно, Уголек. Чего ты хочешь от меня? Как мне все исправить?

– Исправить? Идиот, даже не пытайся. Это не наше дело. Мы не спускаем глаз с офицеров и ждем приказов.

– Я что-то не вижу капитана Сорт.

– Это потому, что ее только что произвели в Кулаки – ты где был? Ладно. Ждем Скрипа, вот и все. Во время переговоров он соберет нас всех – последних морпехов и тяжей.

– Он же всего лишь сержант.

– Ошибаешься. Теперь капитан.

Сам того не ожидая, Бадан Грук улыбнулся.

– Могу поспорить, он в восторге.

– Точно, плясал все утро.

– Значит, все собираемся. – Он поднял взгляд и встретился с Угольком глазами. – И послушаем, что он хочет сказать. И тогда…

– И тогда… видно будет.

Бадан недоверчиво посмотрел на нее; холодным душем вернулась тревога. Не такого ответа я ждал.

– Уголек, может, поедем, заберем Целуй?

– Да, ей бы понравилось. Нет, пусть корова томится.

– Мы были коротышки, – сказала Драчунья.

– И чо?

– Ты слышал, Неп. Эти короткохвостые были слишком высоки. И нагибаться им было тяжело – доспехи мешали. А нас ты видел? Мы быстро приспособились. Воевали с их голенями. Кололи в пах. Резали поджилки. Протыкали проклятые ступни. Мы были армией шавок, Неп.

– А я не шавк, Дрчунь. Я прям волк. Неп Волк!

Вмешался Релико:

– Думаю, ты дело говоришь, Драчунья. Мы начали сражаться жуть как низко, да? Прямо им по ногам, в упор, и делали нашу работу. – На его эбонитовом лице появилось нечто вроде улыбки.

– Я так и говорю, – кивнула Драчунья, зажигая очередную самокрутку с растабаком – шестую с утра. Руки дрожали. Правая нога была изрезана. И кое-как зашитая рана болела. И вообще болело все.