Но ведь так многие умерли. Всего пять дней назад. Шесть, уже шесть. И я все еще слышу их. Боль, ярость, дикие крики отчаяния. И если я выйду этим утром, то снова увижу их. Морпехов. Тяжей. Роятся перед наступающим противником, но эти шершни столкнулись с чем-то более ужасным, чем они сами, и один за другим были раздавлены, вмяты в землю.

И хундрилы. Нижние боги, бедные «Выжженные слезы».

Слишком все цивилизованно: груды одежды, на полу валяются пыльные пустые кружки, бледная примятая трава, страдающая без прямых солнечных лучей. Вернется ли свет или трава обречена засохнуть и погибнуть? Ни одна травинка не знала. Теперь оставалось только терпеть.

– Спокойнее, – пробормотал он. – Прорвемся. Ты найдешь свободный путь. Снова почувствуешь дыхание ветра. Обещаю.

Ах, Святая Мать, это твои слова утешения? Свет вернется. Сохраняй терпение, его сладкий поцелуй все ближе. Новый день. Успокойся, болезный.

Банашар фыркнул и принялся искать кружку, в которой хоть что-нибудь осталось.

Перед Мертвым Валом стояли пять хундрильских воинов. Вид у них был потерянный, но решительный, если такое возможно, а «Мостожог» не был в этом уверен. Они избегали смотреть ему в глаза, но стояли крепко.

– И что, во имя Худа, мне с вами делать?

Он бросил взгляд через плечо. За его спиной стояли две женщины – новые сержанты, а за ними собирались другие солдаты. Обе женщины были похожи на мешки, набитые дурными воспоминаниями. Болезненно серые лица словно забыли обо всех радостях жизни, как будто повидали другую сторону. Ну же, девочки, все не так плохо, хреново только попадать туда.

– Командир? – спросила Сальцо, кивнув в сторону хундрилов.

– Хотят в наши ряды, – хмуро ответил Вал. – Переводятся из «Выжженных слез»… или как-то так. – Он снова повернулся к пятерым мужчинам. – Могу поспорить, Голл назовет это предательством и явится за вашими головами.

Старший из воинов, с лицом почти черным от вытатуированных слез, как будто сдулся под широкими, покатыми плечами.

– Душа Голла Иншикалана мертва. Все его дети погибли в бою. И он видит только прошлое. Хундрильских «Выжженных слез» больше нет. – Он показал на своих спутников. – Только мы будем сражаться.

– А почему не к Охотникам за костями? – спросил Вал.

– Кулак Добряк прогнал нас.

Другой воин прорычал:

– Он назвал нас дикарями. И трусами.

– Трусами? – Вал нахмурился еще сильнее. – Вы были в том бою?

– Мы были.

– И хотите сражаться? И где тут трусость?

Старший ответил:

– Он хотел опозорить нас перед нашим народом, но мы уничтожены. Мы стоим на коленях в тени Колтейна, сломленные неудачей.

– Ты хочешь сказать, что остальные просто… растают?

Воин пожал плечами.

За спиной Вала раздался голос алхимика Баведикта:

– Командир, у нас ведь потери. А эти воины – ветераны. И они выжили.

Вал снова обернулся и пристально посмотрел на летерийца.

– Как и мы все, – ответил он.

Баведикт кивнул.

Вал со вздохом снова повернулся к воинам. Кивнул старшему:

– Как тебя зовут?

– Беррах. А это мои сыновья. Слег, Гент, Пахврал и Райез.

Твои сыновья. Что ж удивляться, что тебе было неуютно в лагере Голла.

– Теперь вы наши всадники, разведчики, а если понадобится – конница.

– «Мостожоги»?

Вал кивнул.

– «Мостожоги».

– Мы не трусы, – прошипел младший, видимо Райез, с неожиданной яростью.

– Будь вы трусы, – сказал Вал, – я отправил бы вас восвояси. Беррах, ты теперь капитан нашей кавалерии; есть лишние лошади?

– Больше нет, командир.

– Ладно, не важно. Мои сержанты вас пристроят. Разойдись.

В ответ пять воинов обнажили сабли и изобразили нечто вроде салюта; Вал никогда прежде такого не видел: лезвия клинков наискосок замерли у каждого перед открытым горлом.

Баведикт за спиной Вала хмыкнул.

А если я скажу «режь», они что, так и сделают? Нижние боги…

– Достаточно, солдаты, – сказал он. – Мы, «Мостожоги», не боготворим Колтейна. Просто еще один малазанский командир. Хороший, сомнений нет, и прямо сейчас он стоит в тени Дассема Ультора. И у них большая компания. И, может, скоро и Голл тоже там будет.

Беррах нахмурился.

– Мы не чтим их память, сэр?

Вал оскалился – на улыбку было непохоже.

– Чти кого угодно, капитан, в свободное время; только свободного времени у тебя больше нет, потому что ты теперь «Мостожог», а мы, «Мостожоги», чтим только одно.

– Что же, сэр?

– Смерть врагов, капитан.

Что-то блеснуло на лицах воинов. Как один, они убрали клинки в ножны. Беррах, казалось, не решался что-то сказать, но в конце концов спросил:

– Командир Вал, а как «Мостожоги» салютуют?

– Друг другу – вообще никак. А другим всяким прочим – вот так.

Беррах выпучил глаза на непристойный жест Вала, а потом улыбнулся.

Когда Вал повернулся, чтобы позвать сержантов, он увидел, что женщины уже непохожи на раздутые серые мешки, какими были только что. Ужас исчез с их лиц, и теперь очевидной стала усталость – но вовсе не страшная. Сальцо и Бутыли снова выглядели почти красавицами.

«Мостожогов» постоянно топчут. А мы просто снова встаем. Без бахвальства, просто встаем.

– Алхимик, – обратился Вал к Баведикту, – покажи мне свое изобретение.

– Ну наконец-то, – отозвался летериец. – Правда, забавно?

– Что именно?

– Как горстка хундрильских воинов вас всех встряхнула.

– Сержанты были раздавлены…

– Командир, вы выглядели хуже их.

Ох, Худ меня побери, кажется, тут и не возразишь.

– Ладно, скажи, что за новая «ругань»?

– Так вот, сэр, вы рассказывали о «барабане»…

– Я? Когда?

– Вы были пьяны. Тем не менее я задумался…

Когда двое вновь прибывших шли по расположению взвода, вокруг поднимались лица с сердитыми глазами. Никому не нравилось, что какие-то придурки прервали их личные страдания. Сейчас не время. Бадан Грук помедлил, а потом все-таки поднялся.

– Восемнадцатый, да?

Сержант, генабакец, оглядел остальных солдат.

– Который тут остался от десятого?

Бадан Грук похолодел. Он буквально чувствовал, что весь лагерь смотрит на него. И понимал почему. Всем известно, что Бадан не кремень – так что, он сразу сдастся? Если бы у меня что-то оставалось, сдался бы.