печь березовыми поленьями. За спиной деда, сквозь чугунные черные стрелы решетки, виден лед на Неве и немного расплывчатый силуэт Эрмитажа.

И поэтому совершенно неудивительно, что как раз с Зимним дворцом у меня связано еще одно яркое детское воспоминание. Мне, наверное, было примерно лет пять — и все эти годы наша семья прожила или в коммунальных квартирах, или в переполненном офицерском общежитии Военно-медицинской академии, где преподавал мой отец. И вот кто-то из взрослых соседей принялся мне объяснять, что вон там, на другом берегу, в этом большом и красивом доме со множеством окон, теперь лучший в стране музей — а до революции жил только царь Николай, и никого из посторонних туда не пускали…

«А зачем ему одному было столько комнат?» — удивленно спросил я тогда. Взрослые посмеялись, а мне, помнится, стало искренне жаль этого самого Николая — ну, я просто представил себе, как он ходит без родственников и друзей по пустым коридорам и очень скучает.

Кстати, о социальной справедливости и революции.

Окна комнаты, где я спал в раннем детстве, выходили не на Неву, как у обитателей Зимнего, а на внутреннюю стену Алексеевского равелина. До него было буквально рукой подать, так что однажды какие-то хулиганы залезли на стену и подрезали у нас целый пакет с пельменями, вывешенный за окно, — таким образом в те времена большинство населения, не имевшее холодильников, вынуждено было зимой хранить скоропортящиеся продукты.

Впрочем, прописка на территории Петропавловской крепости имела свои неоспоримые преимущества. Особенно во время ноябрьских праздников или в День Победы — когда был назначен салют и часть артиллерийских орудий располагалась на пляже, едва ли не прямо у нас во дворе.

Пройти на территорию крепости в день салюта разрешалось только по предъявлении специального пропуска или паспорта со штампом о прописке. Списки приглашенных гостей подавались и согласовывались жильцами заранее, и мне, помнится, было очень приятно, что милиционеры на Кронверкском мосту отдавали нам честь, проверив у моих родителей документы.

Перед самым началом салюта, когда все уже основательно располагались за столом, по квартирам и комнатам обязательно проходил некто в штатском. Видимо, он пересчитывал и осматривал всех присутствующих, чтобы лишний раз убедиться в отсутствии антисоветских элементов. Особенного неудобства это никому не доставляло — и, кажется, иногда человеку при исполнении даже наливали по случаю праздника стопочку для согрева.

А потом начинался праздничный салют. Больше всего мне запомнился тот, что устроили на пятидесятилетие Октябрьской революции. Все вокруг грохотало, тряслось и подпрыгивало, дребезжали оконные стекла, темнота за которыми вдруг сменялась пронзительной россыпью яркого света — и я, стоя на подоконнике, почти по-настоящему повелевал всем этим великолепием, отдавая перед очередным залпом команду невидимым и грозным батареям…

Это было действительно счастье.

А еще с Петропавловской крепостью у меня связано детское ощущение уюта и безопасности — запах докторской колбасы, крохотные кусочки жира в колбасе, которая тогда называлась любительской, булка с маслом и с сахаром, телевизор, перед которым устанавливалась огромная круглая линза, неторопливый голос диктора, читающего отрывок из классики…

Впрочем, в городе на Неве есть еще несколько мест, где я был по-настоящему счастлив. Например, так называемая Гражданка — район новостроек, возникший в начале семидесятых. Получив отдельную квартиру, мы с родителями переехали туда, на самый край города, за которым уже начинались поля близлежащих совхозов. Переехали, когда не было ни метро, ни телефонной станции, зато панельные пятиэтажки были самыми высокими в округе, а бескрайние расстояния между ними заполняла тяжелая липкая грязь, которая запросто всасывала в себя резиновые сапоги оступившегося пешехода. Там появился мой новый дом, моя школа, мои друзья, которые остаются со мной на всю жизнь. Там жила и училась моя одноклассница, которая затем стала моей женой и с которой я счастлив вот уже почти сорок лет… Впрочем, это уже совершенно другая история.

Глава 28

Пушкинская, 20 — Наталия Перевезенцева

Наталия Анатольевна Перевезенцева — поэт, переводчик, журналист, историк города.

Родилась в Ленинграде. Член Союза писателей Санкт-Петербурга.

Есть те, с кем соединен незримой связью, и до поры до времени даже не подозреваешь об этом. Ценя творчество замечательной петербургской поэтессы П. Перевезенцевой и встречая ее на различных литературных мероприятиях, я и не ведал, что нас с ней связывает один дом. Пушкинская, 20. Здесь прошло мое детство. Тут живет сейчас и Наталия Перевезенцева.

О, дом на Пушкинской, 20! Многие проходят мимо, даже не подозревая, что это за дом. Биограф Александра Куприна, Н. Фонякова, красочно описала его: «В гостиницу „Пале-Рояль“ (в переводе — „Королевский дворец“) на Пушкинской улице, 20, дошли пешком. Окна огромного пятиэтажного здания с фасадом, расчлененным эркерами, отделанным рустом и лепкой, в это темное унылое утро еще горели огнями. Швейцар в ливрее распахнул дверь в просторный вестибюль с чучелом медведя и пылающим камином. Куприн и Бунин поднялись по ковровой дорожке, бежавшей вдоль лестницы с литыми чугунными перилами, украшенной лепными медальонами по стенам. Электрический свет отражался в цветных стеклах витражей с изображениями идиллических сельских сцен, а в зеркалах на площадках Куприн и Бунин видели себя во весь рост. За меблированным домом „Пале-Рояль“ давно уже утвердилась репутация „писательского подворья“ и приюта артистической богемы. Там не то что месяцами, годами жили многие литераторы и журналисты, надеясь иметь возможность работать в одиночестве и без помех. Впрочем, здесь трудно было прожить в полном покое: в узкие светлые коридоры с окнами на квадратный внутренний двор проникали голоса актеров, разучивавших роли, рулады оперных певцов, иногда по этажам разносился могучий бас Шаляпина. По лестницам сновали коридорные и многочисленные посетители, из беспрестанно отворявшихся дверей комнат доносились отрывки разговоров и ожесточенных споров. Именно в этой гостинице завязывались знакомства и утверждались дружеские и деловые связи между писателями, художниками, артистами».

Софья Шамардина, вспоминая свои счастливые дни с Владимиром Маяковским, в первую очередь назвала Пушкинскую, 20:

«Маяковский тогда жил на Пушкинской в „Пале-Рояле“. Скромный маленький номер с обычной гостиничной обстановкой. Стол, кровать, диван. Большое зеркало овальное на стене. Это зеркало помню, потому что вижу в нем Маяковского и себя. Подвел меня к нему, обнял за плечи. Стоит и долго смотрит на себя. „Красивые, — говорит. — У нас не похоже на других“. В этом номере хорошие у нас были часы».

Рассказать о том, что это за дом такой удивительный, сейчас может, пожалуй, только тот, кто живет в нем. И потому слово — Наталии Перевезенцевой.

Наталия Перевезенцева: Каждый из нас хоть раз в жизни да сталкивался