Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В моих руках больше не было власти над человеческими взаимоотношениями: наверное, так разразился во мне дурацкий азарт заполучить недоступный трофей. Впервые это оказалось так гадко и тошнотворно, но в сознании стеналась новая цель ― реабилитироваться в женских, натрезво огорченных серых глазах. Не так давно я рассмотрел в её взгляде стальную, жгучую, как вечная мерзлота, голубизну, пока мы неприлично близко выписывали па на слишком огромной для двоих сцене. Ей были знакомы многочисленные потери и предательства, залёгшие пережитыми страданиями в её мерцающих глазах; Мишель как никто могла бы понять мою философию свободы, но сама она почему-то держалась за иллюзорные идеалы о человеческих отношениях и верности. В мире так много эгоистов ― кто как не ты позаботишься о самом себе? Кто, как не ты сам изживёшь доверие к людям, подменяя его сознательным принятием самолюбия в окружающих… От них другого ждать не приходится; здесь только и остаётся вести себя подобающе им, ведь иначе о тебе и задуматься будет некому. И всё же, о Мишель я стал задумываться…
По редким выходным я, неожиданно для себя, перечитывал сценарий, всё реже выбирался в поисках алкоголя и бессодержательных знакомств, к которым резко охладел, зато частенько оказывался в дверях Гершвинской сцены, заглядывая ненароком на репетиции других танцоров. Я не знаю, чего я искал среди многочисленных ролей и привезённых декораций, но порой засиживался на дальнем бархатном ряду, не снимая влажного от дождя пальто, и откидывался в кресле, наблюдая за очередным дублем. Огромные балконы, словно раковины, нависали над креслами, сверкая в жёлтом, простирающемся по залу освещении. В густой шипящей тишине погрязали звуки и крики, доносившиеся от первых рядов и копошащихся артистов на сцене. Атмосфера величия и возрастающего беспокойства перед продажами билетов баюкала во мне приятное чувство причастности к этой истории. Впервые я чувствовал себя на своём месте и с удовольствием примерял роль какого-то почётного титулованного аристократа среди множества актёров, проживающих эту постановку, как свою личную жизнь. Когда я видел среди них Мишель, это приносило мне особо трепетное и вместе с тем сладостное расстройство.
Последний уикенд лапуля провела в Сан-Франциско со своей сестрой, а я бездумно бродил по Бродвею, не находя смысла напиваться в свой единственный выходной перед неделей изнурительных репетиций. Я всё думал, как так вышло, что я попал в театр…
Амплуа правителя несуществующей страны танцоров, которое дал мне Макарти, не вызвало у меня поначалу ничего, кроме насмешек. Я тогда уставился в обескураженном тупом молчании на исписанный заметками блокнот, не понимая, чем стриптизёр со стажем может помочь Крэгу в его сумасшедшей идее. Потом он и его хореографы так много объясняли мне суть, возились со мной так, что мне стало неловко, и я слегка стал прислушиваться к длинным речам наставника, пока вдруг случайно не нашёл их реалистичными и правильными. Мысленно я уже прозвал Крэга нудилой… Так много было сказано, что я невольно попробовал танцевать с идеями, на которые меня натолкнули Макарти и Жак. За эти пару месяцев я настолько смирился с неподъёмной ответственностью за подданных, с желанием делать страну лучше, что напрочь забыл о том, что её вовсе не существует. Зато я стал вспоминать, к чему стремился всю свою танцевальную карьеру, ведь эта роль ― именно то, что на самом деле мне было нужно.
С любопытством я заключил, что на первых порах занимался отторжением того, о чём мечтал всю жизнь: настолько заигрался в стриптизёра, что забыл, к чему шёл. И только появление моей будущей упрямой напарницы заставило обратить на меня внимание Крэга Макарти… И по сценарию ведь принц влюблялся в Мишель, готовый бросить к её ногам свою собственную корону. Это раздувало острое влечение и интерес к театральной постановке ещё сильнее, потому что именно танцовщица засела в подкорках, заставив меня переосмыслить отношение к театральному будущему. Работа и общение с ней стали неразрывны.
”Просто я знаю, что ты достоин этой роли, каким бы придурком ты ни был. Ты превосходный танцор. Не дай себя сожрать, хорошо?”
Я ведь был благодарен ей. Хоть, может по поступкам этого не было видно…
* * *Танцоры складировали верхнюю одежду и личные вещи на первые ряды концертных кресел, кучкуясь около сцены для приветствия. Мишель ещё не появилась ― это был первый день после её возвращения из Сан-Франциско. Обычно я предпочитал держаться от всех подальше, но сегодняшний настрой сделал из злой нахальной морды подобие дружелюбного лица. Тридцать первое октября ― день всех святых я начал с горького перезаваренного чая и едва успел побриться, глядя в унылое зеркало в ванной. Но несмотря на не совсем гладкое начало дня, празднично-тоскливое настроение, подмывающее на кривую ухмылку, от которой я уже успел отвыкнуть, придавало мне безнадёжное желание отмотать этот день на самый вечер, чтобы неторопливо пройтись по Таймс-сквер и понаблюдать за чудаками в нелепо устрашающих костюмах. Я кисло улыбнулся своим мыслям ― так странно, мне, желать трезвых прогулок в компании. У меня и друзей-то нет… Последний раз я испытывал праздничное предвкушенное настроение лет в восемь, когда отец ещё был жив.
― Доброе утро, ― парочка юных девушек искосо и с подозрением осмотрели мой взлохмаченный внешний вид. Да, Брэндон Форд здоровался далеко не со всеми и редко, отдавая предпочтение томной агрессивной грусти. Всё по тому, что я ненавидел притворяться, а поводы для счастья напрочь отсутствовали. К тому же, все артисты наверняка до сих пор осуждали меня за спиной за компрометирующие прошлое, а после предупреждения Мишель, я это знал наверняка. Но сейчас меня волновало это меньше всего…
― Доброе утро, ― я обошёл всех