в трюме было душно и тесно. Длинная веревка связывала всех так, что для того, чтобы освободить впереди идущую, надо было сначала освободить идущих за ней — это была печально известная «связка рабов». Тело пленницы охватывала жесткая петля, от нее веревка тянулась к другой, охватывала ее такой же петлей — и так на всю длину веревки. Руки и ноги оставались свободны, но развязать петлю было невозможно ни на ходу, ни на месте. В дороге же передний конец веревки привязывался к телеге, а за задней пленницей следовал конвой.

— Почему они связаны? — Фалей с трудом скрыл охвативший его гнев.

Зенон заметил недовольство Фалея:

— Сейчас они — товар, а товар должен быть увязан и уложен в трюме. Можешь не сомневаться, Зенон умеет беречь доверенный ему товар. И учти, сын знакомого мне купца Стратоника, если их сейчас освободить от связки, кто-то непременно бросится за борт, решившись на самоубийство. Не забывай также, что на корабле почти тридцать здоровых мужчин. Если бы я не держал женщин в трюме, я не поручился бы за их неприкосновенность. Из всех мужских грехов этот самый простительный, но женщины — добыча сарматов, и я обязан хранить ее, чтобы избежать неприятностей. Единственное, чем я мог облегчить участь пленниц, — это неплотно задраить люк, чтобы они не задохнулись…

Даринка как самая непокорная из пленниц стояла в связке первой. Увидя Фалея, она не выдержала и расплакалась. Когда она немного успокоилась, он сообщил ей самое важное: Останя вскоре будет здесь, купец Зенон согласен им помочь, они сделают все, чтобы освободить ее и Авду…

Девушка с печальными глазами стояла рядом с Даринкой. Услыша, что сказал Фалей, она подняла голову, выпрямилась — так оживают травы, дождавшись после засухи целительного дождя. Но печаль в ее глазах осталась. Эта печаль глубоко тронула Фалея: такие же глаза были у его сестры Асты, когда он увидел ее пленницей.

Авда приблизилась к нему, насколько позволила веревка.

— Это правда, что ты хочешь… освободить меня?

— Правда.

— Мой брат тоже… здесь?

— Нет, но он просил помочь тебе.

— Он… жив? — печальные глаза налились слезами.

— Когда мы уходили, он был жив, — Фалей солгал, потому что сейчас правда была бы для нее слишком жестоким ударом. Позже, когда она оправится от потрясений, переживаемых теперь, она узнает все, но не сейчас. Сейчас правда убила бы ее.

В глазах у Авды он прочитал благодарность. И другие пленницы смотрели на него со слезами надежды. Они узнали его: это он со своим небольшим отрядом день и ночь преследовал сарматов, он отбил у них половину обоза с пленными, он насмерть рубился со степняками у Данапра. Женщины верили в него — раз он здесь, у них есть надежда на освобождение…

Фалей переходил от одной пленницы к другой и старался укрепить в них эту надежду. Он говорил:

— Пока мы освободим только двоих, но вы не отчаивайтесь. Где бы вы ни были, мы о вас не забудем.

К сожалению, ничего больше сделать для них он не мог, и ему было тяжело от своей беспомощности.

Матросы с любопытством наблюдали происходящее. Пленницы были рослы и красивы, но никто из зрителей не решался бросить какое-нибудь двусмысленное замечание: страдания женщин нелегко видеть даже огрубевшим среди опасностей и битв мужчинам.

Пленниц напоили, накормили и опять спустили в трюм. Время тянулось медленно, но наконец-то солнце начало клониться к горизонту. Фарак потребовал, чтобы караван остановился на ночевку.

— За все надо платить, — проговорил Зенон, заметив вопросительный взгляд Фалея. — Они здесь хозяева, приходится подчиняться, иначе наша торговля была бы невозможна. Да и река здесь не такова, чтобы плыть в темноте. Скоро пороги, и надо будет пересаживаться на верблюдов.

Головное судно приблизилось к берегу, остальные бросили якоря саженях в двадцати пяти от него: так у степняков меньше будет соблазна поживиться чужим добром.

Зенон приказал выкинуть мостки — Фарак тут же взбежал на палубу в сопровождении двух воинов. Остальные располагались на берегу: по договору между эллинами и сарматами на купеческом корабле могло находиться не более трех степняков.

Фарак с хода налетел на Фалея:

— Где Фаруд? Почему его нет?

Всплеск голосов заставил его оглянуться, потом он перевел взгляд на правый берег, с минуту разглядывал появившихся там конников и снова повернулся к Фалею.

— Фаруд там?

По лицу Фарака расплылась злорадная улыбка: на противоположном берегу были готы, а это означало, что если Фаруд и сын воеводы Добромила на той стороне — они в руках у готов, а Фарак избавился от соперника-брата и стал владельцем его добычи; если же они на этой стороне реки, ему достанется и добыча, и сын воеводы Добромила — куда ему отсюда деться! И эллины со своими кораблями теперь от него уйдут!..

Будто подтверждая его мысль, по крутой траектории прилетела стрела и вонзилась в борт судна. Таким выстрелом мог гордиться любой воин: стрела перелетела Данапр и попала точно в цель. Готы предупреждали: «Не рассчитывайте на мир! Все, что перед нами, берем себе!»

У сарматов — тугие луки и бьют далеко. В степи иначе нельзя: ни зверь, ни птица, ни человек близко к себе никого не подпустят. По натуре своей сармат — боец, в битве он предпочитает иметь врага не на полет стрелы, а на длину копья и меча, но если надо настичь добычу — тогда звенит сарматская тетива. Из луков же самый лучший — массагетский, с костяными накладками для большей упругости и с тетивой, поющей, как стальная струна. Такие луки — драгоценность семьи и рода, они передаются от отца к сыну, ими дорожат, как добрым конем и родовой честью. Не простыми, долгими путями попадали к сарматам из-за великой Ра эти луки. Их делали гунны, от гуннов они попадали к сакам и массагетам, кочующим за великой восточной рекой, а от них изредка достигали сарматских степей. Мощный лук и твердая рука означали власть над человеком и зверем, а власть никогда не отдают по доброй воле. Каждое племя оберегало свои секреты, делающие его могущественнее. Отец Фарака выторговал массагетский лук у восточных соседей за немалую цену — за коней, баранов и светловолосую женщину из верховий Танаиса. После смерти отца лук достался Фараку — как старшему сыну.

Фарак выдернул из борта стрелу, осмотрел: грубоватая, но крепкая; наложил на лук, откинул руку. Запела тетива — стрела взвилась в предзакатное небо, исчезла из вида и снова появилась в поле зрения, вонзившись в берег перед готскими конниками: «Враг