Княжич остановился, когда его взгляд скользнул обратно и замер на девичьем дворе. Отсюда хорошо были видны срубы, в маленьких оконцах которых уже горели лучины. Дарко вспомнил, как часто забредал сюда, и хоть глубоко скрывал свои побуждения и желания, но ждал, когда во двор вместе с наставницами выйдет Града. Её раскатистый смех прозвучал так явственно, что княжич даже окаменел, глядя на безлюдный двор, а перед внутренним взором возник образ Грады. Вот она поднимает голову и машет ему, будто всегда знала, что он наблюдает за ней. И от этого кровь играла в жилах. Многое ему грезилось тогда, княжна всегда была вежлива с ним, не более.

Дарко вздрогнул. Вот же почудится. Невольно пронзила мысль, что может и зря привёз Росью, и прав был Полад, что нужно поискать другого выхода. Но иного не мог представить. Конечно, он мог заявить князю о том, что не отдаст Росью, что желает взять её в жёны, но… Он шумно выдохнул. Терять брата он не готов, жертвовать им. Думая об этом, княжич постепенно проваливался в чёрную пропасть. Единственное, что он мог сделать для Росьи – это оставить догляд, и в случае чего он оставит всё и вернётся.

Дарко невольно вспомнил, что обещал девчонке заботу. Теперь, узнав о скором своём замужестве, она окончательно в нём разуверится, теперь посчитает, что обманул её, пообещав спокойную жизнь. Хотя она ещё не видела Волота, ещё не узнала его, быть может, и приглянется ей, ведь сердце Грады брат покорил…

Княжич хмыкнул, отворачиваясь и сознавая, что думает не о том. Закат давно потух, оставив после себя густое розовое зарево, и сквозь тучи тут и там проклёвывались звёзды. Решил вернуться в горницу, к столу, да пригубить крепкого мёда, заглушить дурные мысли и образы, что бередят душу слишком долгое время, начиная с того, как увидел лесную путницу на дороге с яркими серо-зелёными глазами.

Дарко подоспел к самому разгару братчины. Пусть и между своих, но вокруг стола едва отыскалось место, пришлось Поладу потесниться, да и душно стояло и пахло брагой, что от одного запаха дурела голова, а может, он просто устал.

Не успел он опуститься на лавку, чернавка плеснула в чару медовухи, да не поскупилась, пролила на стол. Кто-то громыхнул поднять чары за здоровье и славу князя, и посудины грохнулись друг о друга, проливая питьё прямо на богато заставленный яствами стол.

За шумной беседой чувства Дарко притупились, да и мёд вскоре дал о себе знать, разливая по телу жар, разжимая все тиски. Полад, дождавшись подходящего случая для тайного разговора, положил ладонь на плечо княжичу и спросил:

– Как Волот?

Дарко стиснул зубы, и, глянув в распахнутые двери, в которых мелькала челядь, вынося пустые кувшины и внося уже наполненные, ответил:

– Лучше уже, по словам Мирогоста, должен прийти. Я князю сказал, что отбываю с дружиной к Ставгони.

Полад, выслушав друга, убрал руку, хмуро поглядел в чару.

– Всё же решил. Вот теперь я жалею, что нагрянул в гости.

– Я бы всё равно тут не остался, – отозвался Дарко, чувствуя, как вскипает всё внутри, при воспоминании слов Мстислава. – И до обручения лучше мне убраться подобру.

Полад в недоумении обратил на него пристальный взор, и мутная пелена от выпитого вмиг сошла с него.

– Так ведь договорились же…

– Договорились, что год надо бы обождать, но жрецы рассудили по-своему, а с их волей не тягаться, как знаешь, – ответил с горечью княжич, замечая в дверях знакомую чернавку, что намедни так пылко хозяйничала у него в штанах.

Разрумяненная и явно чем-то взволнованная, она юркнула за столб, будто прячась. Окружение сразу померкло, когда вслед за ней вошёл Горята.

– А ему тут какого лешего надо? – нахмурился Полад, тоже замечая нежданного гостя.

Сын торгаша в развалку прошёл к столу. Кафтан травяного цвета едва сходился на его выступающем вперёд брюхе. Хоть тот и был молод, но обрюзг слишком рано, верно от сытой жизни да безделья. Он бегло оглядел всех, подсаживаясь к побратимам, которым сильно пришлось потесниться, вперился пристальным взглядом в княжича, поздоровался. Пришлось пересилить рвущееся на волю раздражение и ответить кивком.

Жизнь в тереме потекла своим чередом. Благодаря стараниям лекарки Хайды и чудотворных отваров, Росья быстро поднялась на ноги. Через пару дней бивший в грудь кашель начал стихать, и горячка, что обращала всё её тело в жар, больше не тревожила по ночам. Спала она на диво крепко. Каждое утро приходила старуха, молча раскладывала свои травы и порошки, готовя для девушки очередной отвар. Хайда была того возраста, в котором все старики сердцем размягчаются, становятся открытыми и восприимчивыми, что малые дети, и по неосторожности пущенное слово может до глубины обидеть, до слёз пробить. Но лекарка не из таких. Твёрдая, неприступная, нравом крута, как земля, сносящая любые бури и половодья, закалённая и морозом, и палящим солнцем. И Росья подозревала, что не так-то просто её раздобрить, расшатать на чувства. Попривыкнув к присутствию этой женщины, Росья уже не робела, как в первый день, и могла теперь внимательно её рассмотреть. Одета Хайда была так же в длинное платье, чистое и опрятное, платок закручен вокруг головы, волосы подобраны под ним, связаны в узел.

– Вот и всё, теперь опасаться нечего, – выпустила старица руку Росьи, что сжимала в своих сухих горячих пальцах.

Она отсела, даже не взглянув на девушку, принялась молча складывать свои травы и порошки. Росья, пока старуха была занята, мельком глянула на Руяну, которая сидела на лавке, пригнув голову, вышивая ворот платья. Почувствовав на себе взгляд, чернавка подняла взор, недовольно качнула головой, сердито сжав губы, скосила взгляд на Хайду. Её чернавка невзлюбила с первого дня за холодность и каменную неприступность. Когда Руяна по доброте своей вызвалась помочь ей, Хайда отшила её, как дитя неразумное, дав напутствие, чтобы та занималась своими делами и в чужие не лезла. Особенно в те, в которых ничего не смыслит. С тех пор чернавка избегала её, как ужа.

К Росье лекарка тоже не проявляла никакой ласковости, и коли что спрашивала, так только о самочувствии, и по имени ни разу не назвала. От того девушке казалось, что хоть та и не знает её совсем, но будто бы заранее девушка перед ней в чём-то виновата оказалась.

Хайда, собрав всё в суму, повернулась, и снова от пронизывающего взгляда её льдистых голубых глаз сделалось беспокойно. Росья невольно коснулась груди, где покоились бабкины обереги, ища опору в них. Ещё вчера лекарка заметила подвески ценные, расспросила, откуда они у нее и кто были предки Росьи. Утаивать девушка не стала, поведала, что Бреслава вещуньей была известной из Елицы родом. Вот только говорить о том, что дар ей этот передался по крови, не стала. Хотя таким неверящим взглядом поглядела Хайда на неё, что наверняка поняла, о чём умалчивает новоиспечённая невестушка. Тут-то и взял страх, что прознать о том могут другие, не хотелось ей выделяться, особенно сейчас.

– Вечером ещё зайду, – сказала Хайда и направилась к двери.