Она кивает на «ловца снов», в котором, как мушки в паутине, бьются крохотные гулии. Несмотря на свой размер, они всё также агрессивны, злобно клацают клыками…

Но скоро становится не до них, потому что Мара начинает заваливаться набок. Мы едва успеваем её подхватить и усадить у стены.

— Первый раз… — бормочет наша спасительница. — И больше не выдержу…

— Да уж, нужно поскорее выбираться отсюда, а то как бы мне не пришлось задействовать сачок!

— Упаси Матушка! — Мара отмахивается так, будто увидела призрака.

Интересно, кого ловят сачком, что даже чертовка его боится?

Ой, кажется, произношу вслух, но они отвечают дружно:

— Тебе лучше не знать!

Ну и ладушки. Честно сказать, не очень-то и тянет изучать местный бестиарий. Но один момент прояснить всё-таки надо.

— Эти дети… гулии… они ведь появляются из тех, что ваша матушка берёт в плату?

Чертовки прыскают и покатываются, словно я сказала что-то презабавное.

— В чём дело?

— Ну и глупа же ты, сестрица, — произносит Мара тем тоном, каким усталый преподаватель в сотый раз объясняет прописные истины нерадивому ученику. — Те дети ни в кого не превращаются, их сжирает Дорг.

Кара расплывается в блаженной улыбке:

— Но и нам достаётся по кусочку. Дорг великодушен и щедр!

Такие рассуждения быстро приводят Мару в чувство. Она подскакивает, и они с Карой вновь делают «ладушки-ладушки», ударяются копытцами и, подхватив друг друга под руки, весело отплясывают, напевая:

— Королевское дитя! Очень вкусное дитя!

Какой же я была дурой, если поверила в благородство чертовок?! Не только гулии, но и они сами предпочитают свой обед сырым!

И, подтверждая мои худшие опасения, раздаётся истошный детский крик. Теперь плачет настоящий младенец, а не монстр, замаскировавшийся под ребёнка. Потому что вопль наполнен истинно человеческим страхом и отчаянием.

Я первой выскакиваю из дома-гриба.

Мне плевать, что подумают обо мне чертовки да и вообще вся нечисть этого мира, пусть попробуют меня остановить.

Хранительница Перепутья стоит на огромном, оплетённом тиной камне, что высится из чёрной глади вод. Она держит младенца за ножки вниз головой. Вторая рука её воздета вверх, как и носатое лицо.

Как заведённая, она твердит одно и то же:

— Великий Дорг, появись! Прими подношение! Великий Дорг, появись!

Её голос едва различим за надсадным плачем ребёнка.

Ну уж нет, господа и госпожи чудища, я долго терпела и не лезла в ваш мир со своим уставом. Но вы перешли всякие границы! И я больше не намерена на это смотреть!

Я выхватываю у Кары сачок как раз в тот момент, когда земля и всё вокруг начинает дрожать.

Неужели землетрясение? Ещё катаклизмов мне не хватало!

Но по блаженным рожицам сестёр-чертовок понимаю, что ошиблась. Как верующие в молитвенном экстазе, они истово шепчут:

— Великий Дорг идёт! Всё живое бежит в страхе пред ним!

Следующий толчок сбивает нас с ног, и мы втроем кубарем летим к двери жилища Хозяйки Перепутья.

А потом мир погружается в абсолютную тьму.

Но лишь на несколько мгновений — то громадная туша Дорга закрывает слабое солнце, которое и так неохотно заглядывает сюда.

Дорг мерзок: безглаз, безнос, из органов чувств на его морде только пасть. Большая, зубастая, прожорливая пасть. А ещё он многорук. И все эти жаждущие лапы тянутся к заходящемуся в крике младенцу.

Нет, не дам!

Хозяйка Перепутья отняла моё сердце, лишила меня свободы и солнца, но кормить монстров младенцами я не позволю!

Хватаюсь за ближайший корень и поднимаюсь. Смотрю, как Кара и Мара жмутся к стене.

— … всё живое… в страхе… — лепечут они, а сами землисто-бледные.

Презрительно хмыкаю:

— Вы ведь сами звали и ждали Великого Дорга?!

— Мы не знали…

— Мы не видели…

— Мы боимся!

Я замечаю, что одна лапа-щупальце уже почти достигла цели. Вот-вот обовьёт трепыхающееся тельце и закинет в пасть.

Дальше действую почти на автомате, не очень соображая, что именно творю. Подхватываю брошенный чертовкой сачок, выбегаю на середину хлипкого мостика и со всей дури шарахаю по щупальцу.

Мир снова дрожит.

Пошатывается старуха на своём камне. Роняет ребёнка, и он летит прямо в тёмное зеркало реки.

Ундины! Запоздало вспоминаю о белёсых призраках, что снуют в здешних водах.

Но куда больше занимает другое — сачок разросся до гигантских размеров. И теперь Дорг бьётся в сети. Пытается её разорвать, но едва касается — теряет пальцы. Корчится, заляпывая всё вокруг зеленовато-чёрной жижей.

Их голоса похожи на призрачный шепот. Поэтому я не сразу соображаю, что зовут меня.

Ундины бледны, полупрозрачны и по-своему красивы. Серебристо-белые волосы окутывают их эфемерные тела. В больших водянистых глазах нет злобы. Они протягивают мне дитя. Младенец притих, но ещё дышит. Я прижимаю к себе хрупкое дрожащее существо, баюкаю, утешаю:

— Ааа-ааа, спи, малыш. Засыпай.

Но натетешкаться вволю мне не дают, потому что очухавшаяся Хозяйка Перепутья орёт на чертовок:

— Что вы расселись, дурищи! Взять её!

И тогда ундины шепчут мне:

— Беги!

И я срываюсь вперед по ходящему ходуном мосту. Чувствую, как там, за моей спиной он рушится. А потом стеной встаёт вода, окончательно отрезая меня от погони.

Вот я и здесь. Возле стайки громоздящихся друг на друге грибодомов.

Юркаю в ближайший.

Мне нужно перевести дыхание.

Когда ныряю в дверь, оглядываюсь и вижу, как опадает вода, и как в ней, фыркая и отплёвываясь, барахтаются Кара и Мара.

Хорошо, что не погибли.

Я не желала им смерти, даже если они хотели моей.

Вроде бы оторвалась. Но всё равно только захлопнув за собой дверь и опустившись на пол, позволяю себе облегчённый вздох.

Помещение, в котором я оказалась, столь же пустынно, как и то, в котором мы встретили гулий. Открытие не утешает.

Но всё-таки здесь иначе.

Определённо меньше паутины.

Да, и ещё одно, — первобытный очаг. Прямо посреди комнаты.

Крепче прижимаю к себе притихшего малыша, осторожно приближаюсь, трогаю. Так и есть — камни ещё тёплые. Огонь между ними разводили явно не гулии. Те, как метко подчеркнули чертовки, обед предпочитают сырым.