Перемещаться по комнате было занятием не из простых, поскольку она была забита целой кучей барахла. Книжные полки дыбились почти на каждом дюйме стен, а наброски, акварели и пожелтевшие вырезки в рамках толкались на оставшемся пространстве. По комнате была раскидана, должно быть, целая дюжина столов, самых разных размеров, заваленных бумагами, коробками и стопками потрепанных книг. Полуобнаженные статуэтки вздымали свои мечи, а причудливые лампы и неустойчивые вазы позвякивали при каждом моем шаге. Даже узкие подоконники были забиты стеклянными украшениями, и солнечный свет подхватывал их розовые и бирюзовые цвета, разливая по полу.

Я осторожно пробирался через эти джунгли старинных безделушек, опасаясь задеть какой-нибудь угол стола или торчащий фолиант и вызвать ужасный обвал. Но наконец в поле зрения показался очаг, и я очутился на полянке между просевшей каминной полкой и двумя креслами, где и занялся тем, что снял верхнюю одежду. Огонь разгорался, приступая к своим утренним хлопотам, и я хочу признаться, что испытал приступ зависти к хозяину столь радушной комнатки.

Я праздно изучал полки с книгами, когда вернулся Его Преподобие. Теперь он был должным образом вычищен и застегнут, а его глаза благополучно плавали в очках. Когда он кивнул, спокойно готовясь заговорить, мне пришло в голову, что в нем нет ни капли исступленности Игнациу-са Пика. Преподобный Меллор, решил я, хранит своего Господа за семью замками.

— Итак, Ваша Светлость, — сказал он, глядя на меня в упор, — я полагаю, вы позавтракали?

Когда я сказал ему, что на самом деле не завтракал, его глаза распахнулись во всю ширь, почти заполнив стекла очков. Недоверчивая улыбочка заиграла на его губах.

— Ваша Светлость, полагаю, вы сбежали из дому, — сказал он.

Наставляя убогих и обездоленных прихожан, он, безусловно, научился зрить в корень положения.

— Мне нужно было на какое-то время уйти из дома, — сказал я ему и добавил: — Я оставил Клементу записку.

— Ну, в таком случае, он не будет беспокоиться. Скажите, вы хотите, чтобы я пожарил ваш тост, или поджарите его сами?

И вскоре мы сидели в креслах, склонившись вперед, как мальчишки вокруг костра, и каждый держал перед собой вилку для тостов с насаженной на конце сдобной булочкой. Его Преподобие заварил чайник пахнущего дымком чая и открыл банку айвового желе (я решил, что это подарок от благодарного прихожанина). Булочки с чаем были превосходны, и, не видя особых причин останавливать процесс, мы продолжали набивать животы почти целый час, пока самое количество поглощенного теста и чая не принудило нас откинуться в креслах. Отдыхая, я чувствовал себя таким же круглым и запыхавшимся, как и сам Меллор, и спрашивал себя, уж не булочки ли с айвовым вареньем послужили причиной его характерных очертаний. И я подумал, что, сидя бок о бок, мы вдвоем напоминали пару кружек-тоби[11].

Его Преподобие выразил сожаление, что я пропустил погребальную церемонию четы Сноу, и я заверил его, что никто так не сожалеет об этом, как я сам. Я поблагодарил его за пилюли от ревматизма, и тогда он спросил меня, насколько они мне помогли.

— Откровенно говоря, думаю, ничуть не помогли, — сказал я ему. Он кивнул.

— Вот и мне тоже, — ответил он.

Мы все еще раздумывали об этом, когда, совершенно неожиданно, Меллор выпрямился в своем кресле, издал странное, приглушенное восклицание и приложил указательный палец к виску. Он вскочил на ноги и с замечательной живостью проложил путь между заваленными столами и свисающими растениями, достиг комода, выдернул пару ящиков из гнезд — до конца — и вернулся, держа их под мышками и сжимая в зубах большое увеличительное стекло.

Он вкатился обратно в кресло, пристроив ящики на колени. Его голова исчезла внутри. Оттуда донесся шорох и стук. Вынырнув обратно, он выглядел очень воодушевленным и держал в руках любопытного вида предмет, который и передал мне со словами:

— Что вы об этом думаете, Ваша Светлость?

Этот предмет был плоским и довольно тяжелым, около восьми дюймов на четыре. Белый и гладкий, словно отшлифованный морской волной.

— Это кость? — спросил я.

— Оценка «отлично», — объявил Меллор. — Итак, Ваша Светлость, будут ли предположения о том, что за животное?

Должно быть, я с минуту глазел на холодную старую кость, будто она могла шепнуть мне подсказку, но, наконец, был вынужден признать, что не имею ни малейшего понятия.

— Это челюстная кость... — сказал Его Преподобие, расширив глаза, — гиены. И довольно здоровой, между прочим.

Он вытянул перед собой руки, на расстоянии фута друг от друга.

— Голова примерно такого размера, — заверил он меня, поднимая брови. Затем уставился в пространство между руками, настолько глубоко погруженный в свои мысли о гиене, что я испугался, как бы он не запрокинул голову и не издал ужасный вой.

— Найдена чуть больше года назад в ваших собственных пещерах в у Кресвелла.

— Ну и ну, — сказал я, заметив, что киваю вслед за ним.

Меллор подкинул мне другой обломок кости размером примерно с ту бритву, которой он недавно размахивал. Я повертел эту штуку в руках. Она была значительно легче, чем предыдущая, и, как мне показалось, слегка отдавала бараниной.

— Взгляните поближе, — сказал Его Преподобие, передавая мне увеличительное стекло. Я навел его на тонкую кость, и сквозь выпуклость линзы мне удалось разобрать несколько рядов мелких царапин вдоль края кости, чем-то напоминающих дюймовые деления на линейке или штриховку на карте мистера Сандерсона.

— Для чего они? — спросил я.

— Может, украшение... Какое-то художество. Кто знает.

Должен признать, я был немного поражен небрежным тоном Его Преподобия, и, конечно, он тут же меня раскусил:

— Вы не представляете, Ваша Светлость, сколь многое из того, что мы привычно называем «историческими фактами», на самом деле не более чем домыслы. Спустя тысячу лет какой-нибудь малый найдет некий рисунок из наших дней. Может быть, он даже с ходу определит, что это рисунок. Но когда он подойдет к вопросу, собственно, для чего он... вот тут-то, согласитесь, недолго потеряться в догадках.

Я принял его довод, дав себе зарок на досуге подумать об этом еще. И как свинья-ищейка в поисках трюфелей, Его Преподобие снова зарылся в своих ящиках с костями. Экземпляр за экземпляром являлся на свет и предлагался мне, и, пока я изучал один, он судорожно выкапывал другой, так что на моих коленях вскоре выросла целая гора. Все они, как уверял Его Преподобие, когда-то принадлежали какой-нибудь твари, которая бродила по нашей местности много веков назад. Бизон, олень, мамонт, дикая лошадь... они начинали тяготить меня. Когда я ерзал в кресле, они терлись друг о друга, издавая жуткий царапающий звук, но Его Преподобие был слишком глубоко погружен в прошлое, чтобы замечать неудобство, которое терзало меня в настоящем.