— Но ведь семимесячные дети выживают, — всхлипнула Лера, когда наконец уяснила, что черноглазой Машки у нее никогда не будет.

— Во-первых, далеко не всегда семимесячные выживают, а вашему ребенку семи и не было, — объяснила ей молодая, очень красивая врач в стильных очках в тонкой черной с золотом оправе.

— Но почему? Почему это случилось? — простонала Лера. — Все же было хорошо! Ничего не предвещало! Я наблюдалась в консультации, и мне каждый раз говорили, что у меня все в порядке!

— Вспомните, может быть, вы подняли что-нибудь тяжелое или попытались передвинуть какую-нибудь мебель.

— Ничего я не поднимала и не двигала, — всхлипывала Лера. — Что я, сумасшедшая?

Врач легким изящным жестом поправила очки и сказала:

— Тогда, может быть, вы сильно понервничали по какому-нибудь поводу?

— Я не нервничала! Повторяю: у меня все было хорошо!

— Ну… понимаете… — Врач, подыскивая правильные слова, поправила на светлых волосах шапочку в виде пилотки, которая делала ее похожей на стюардессу. — Теперь трудно сказать, что явилось причиной, но, знаете, иногда вообще невозможно понять, почему материнский организм отторгает плод. Некоторым женщинам приходится лежать все девять месяцев беременности.

— Если бы мне сказали, что надо лежать, я лежала бы! — окончательно разрыдалась Лера. — Но мне твердили, что все хорошо!

— Вам надо взять себя в руки, — заявила врач, — потому что исправить уже ничего невозможно. Вы еще достаточно молоды, и у вас обязательно будут дети.

— Мне уже тридцать четыре!

— Хорошо, что не сорок. Хотя, знаете, бывает, что и в сорок рожают первенца. Жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, только диву даешься.

Леру совершенно не интересовали сорокалетние роженицы, и она хотела еще поговорить о своем горе, но врач сделала запрещающий знак рукой и сказала:

— Поверьте, у вас все еще будет… потом… позже, когда вы окончательно поправитесь. А сейчас вам сделают укол, и… постарайтесь уснуть. Это вам будет только на пользу.

— Но я не хочу спать! — выкрикнула Лера.

Ее мнение никого не интересовало. Ей сделали укол, и она действительно заснула чуть ли не на сутки.

— Лерочка… ну… это же не конец жизни, — твердил Рафаэль, поглаживая ее по дергавшемуся плечу.

Лера лежала ничком на диване, лицом в подушку, и рыдала почти без перерыва. Ее лицо опухло, глаза превратились в узенькие щелочки, невыносимо болела голова, но она не могла ни перестать плакать, ни спать. Не помогали ни лекарства, ни уколы. Рафаэль взял неделю за свой счет и проводил дни и ночи напролет на полу возле нее, на том самом старом надувном матрасе с постоянно сдувающейся секцией.

— Лерка, если ты не возьмешь себя в руки, тебя упекут в какую-нибудь жуткую психушку, — сказал вконец обессилевший Рафаэль. — Тебе это надо?

— Мне все равно, — ответила в подушку она. — Я хочу умереть. Какая разница, где я умру: здесь или в психушке?

Рафаэль с силой оторвал ее от подушки и повернул лицом к себе.

— Ну-ка, посмотри на меня! — неожиданно зло крикнул он. — Она, видите ли, хочет умереть! А я? А обо мне ты подумала?

— При чем здесь ты? — хрипло отозвалась она, не открывая глаз.

— Нет! Ты все-таки посмотри на меня! — Он с силой тряхнул ее за плечи, и она вынуждена была приоткрыть свои жуткие щелочки. — Лер! Да ты что? — Он еще чувствительней потряс ее. — Неужели ты и впрямь ничего не видишь?

— Что я должна видеть? Я ничего не хочу видеть! Мне противно на все смотреть, ясно тебе?!

— На меня смотреть тоже противно?

— При чем здесь ты? — опять спросила она и хотела снова рухнуть лицом в подушку.

— Нет! Ты ответь, неужели ты еще так и не поняла, что я… Я же люблю тебя, Лера!

Она посмотрела на него полубессмысленным взором и даже слегка откинулась к спинке дивана, чтобы лучше видеть и понять наконец, о чем он говорит, но так и не смогла ничего толком уразуметь.

— Лера! Очнись! Я люблю тебя! Я тоже с ума схожу от горя, но… У нас еще могут быть дети… наши общие дети… если ты… если ты наконец перестанешь плакать и так убиваться…

— Дети? — очень удивилась она.

— Представь, дети! Не ты первая теряешь ребенка, не ты последняя. Может быть, тебе сейчас кажется, что я говорю жестокие вещи, но они справедливые. Жизнь продолжается, Лера!

Она посмотрела на него странным долгим взглядом и сказала:

— Ты что-то говорил еще… Я не совсем поняла…

— Я говорил, что люблю тебя. Тебе это странно? — горько усмехнулся он.

— Странно… да… пожалуй… — ответила она.

— Ну что же тут странного? Все же очевидно!

— Ты раньше не говорил…

— Давно могла бы и сама догадаться.

— Я не догадывалась. И давно?

— Конечно, давно. Помнишь, когда мы с тобой жили… рядом, как соседи…

— Помню, — согласно кивнула головой она.

— Да я не про то, как мы жили, — досадливо поморщился он.

— А про что?

— Помнишь, я как-то не пришел ночевать, а ты волновалась, не случилось ли со мной чего-нибудь ужасного?

— Ну? — несколько заторможенно, но уже гораздо внимательнее отозвалась Лера.

— Помнишь, я сказал тебе, что был с одной женщиной…

— Кажется… да… помню… И что?

— Так вот: с той женщиной мы вместе работали. Собственно, мы и сейчас вместе работаем… но не в этом суть… В общем, она… она давно делала мне весьма прозрачные намеки, ну я и… Я же нормальный мужик… сколько можно было жить без… ну ты понимаешь… Но когда я… ну… был с ней, понял, что не надо мне никаких других женщин… даже Лили, которую я, как мне казалось, жутко любил. Я понял, что хочу быть только рядом с… Лерой Максимовой… И если бы ты тогда сказала, что я нужен тебе как мужчина, то… Но ты не сказала… Ты любила своего Андрея… И я напился… Помнишь, как жутко я надрался? Еле дошел до твоей квартиры!

Лера смотрела на него с испугом и изумлением. Рафаэль покачал головой:

— Нет, ну неужели ты в самом деле думала, что я такой ненормальный мужик, который способен просто так прилепиться к чужому, да еще и неродившемуся ребенку? Я полюбил тебя, Лера, а вместе с тобой и твоего будущего ребенка!

— Но почему же ты ничего мне не говорил? — прошептала она.

— А тебе это надо было?

— Я… я не знаю… — растерялась она.

— Брось! Все ты знаешь! Ты мечтала только о своем Андрюшеньке, и я его нашел… благо знал, где искать… и сказал, что ты беременна…

— Зачем?

— Вот ведь глупый вопрос задаешь! — возмутился он. — Да затем, что тебе это было нужно, а я хотел, чтобы тебе было хорошо.