— Кого? — недоуменно спросила Инга. «Ну да, —подумал Смолин, — она и про Гека Финна наверняка не читала. Разрывпоколений, бля…»

— Да так, пустяки… — сказал он весело. — Ну,что папочка… Бывает и похуже. Поди, цельный младший научный сотрудник? Вид унего такой, знаешь ли… научный.

— Цельный кандидат наук, — сказала Инга, все ещенасупясь и отвернувшись. — Во…

— Каких?

— Филологических. Двенадцать лет назад защитился.

— Кандидат филологии — это, конечно, круто, —сказал Смолин, подумав. — Особенно для меня, с моим-то средним…

— Ага, — обронила Инга с нескрываемымсарказмом. — Диссертация, конечно, была крутая. Что-то вроде «Количество ирасположение гласных в стихах Агнии Барто».

— Ну, все равно круто, — сказал Смолин. — Анескромный вопрос? Сколько лет, как они развелись?

— Восемь.

Смолин покрутил головой:

— Ты, конечно, меня извини, но твой папенька большойпошляк. Через восемь лет после развода у бывшей жены на пузырь стрелять… Ну,успокоилась? Чует мое сердце, не появится больше этот шкет у ваших ворот…

— Ага, успокоилась! — огрызнулась Инга. — Мнетеперь с матерью объясняться…

— Из-за меня?

— А то из-за кого же? Стоило связываться, сам быубрался…

— Понятно, — сказал Смолин. — Я тебя жестококомпрометирую, что уж тут непонятного… — он продолжил вроде бы беззаботно,но с нехилым внутренним напрягом. — А ты меня брось. Как ветренымкрасоткам и положено. Я поплачу и переживу, в петлю не полезу.

— Да уж…

Смолин спросил тихо:

— Что, меня настолько нельзя показывать родителям?

— Родителю ты уже показался во всей красе, —попыталась она бледно улыбнуться. — На всю жизнь запомнит, трусишкапатологический… И вовсе я не собираюсь тебя бросать. Очень надо! Просто… Нуона, понимаешь, старой закалки. Мужчина должен быть старше… ну, максимум лет надесять. А прочие сочетания — уродливая харя проклятого капитализма.

— Понятно, — сказал Смолин. — Ну, попытаемсячто-нибудь исправить… Ты нас сведи как-нибудь, а? Посидим за шампанским, я изовсех сил попытаюсь ее обаять, у меня иногда получается…

— Что-о? — Инга вскинула голову, прямо-такисверкнула на него глазами уже не с тоской, а, пожалуй что, с натуральнойревностью. — Безо всяких «обаять», понятно?

«Так-так-так, — весело подумал Смолин. —Классический инстинкт собственницы. Ну, понятно, когда мама меня самое малое надесяток лет моложе и собою очень даже шармант… Ох, женщины…»

— Ладно, ладно, — сказал он торопливо, притворяясь,будто и не понял ее подлинных мотивов по природной тупости своей. — Самособой как-нибудь рассосется. Ты ей только не говори, что я два срока тянул, ато она вообще в меланхолию впадет и возопит: кого ж ты нашла, доченька?

— Она может, — насупясь, ответила Инга. — Нуничего, рассосется. Хотя, конечно… Некоторый трагический оттенок присутствоватьбудет… Поехали?

— Сейчас, — сказал Смолин. — Почту гляну.

Он достал почивавший на «беззвучке» телефон и быстренькопросмотрел новости. Звонков не случилось, а сообщение одно-единственноеимелось.

Открыв его, он какое-то время посидел, легонько покусываянижнюю губу по старой скверной привычке. Выругался про себя — как будто малобыло в последнее время непоняток, извольте новые, оприходовать…

На телефон ему свалилась незатейливая картинка с обаятельнойчерной таксой в красном колпачке Деда Мороза — отправленная Глыбой. Посколькуремесло Смолина было чуточку специфическим, они давно уже обговорили нехитрыйкод — картинок восемь (и не только с Глыбой такой порядок был заведен, подобныекоды практически невозможно расшифровать и уж тем более использовать в качестведоказательств по уголовному делу, слава и хвала сотовой связи с ее нешуточнымивозможностями для субъектов вроде них…)

Таксодедмороз имел одно-единственное, четко оговоренноезначение: «менты пасут дом». В то, что старый щипач способен напутать по пьянкеили по рассеянности, Смолин не верил ничуточки: не тот, знаете ли, кадр нашмилый дедушка… Значит, именно пасут, именно менты и именно дом. Радости полныештаны. Теперь, пока едешь, придется голову ломать, чему на сей раз обязаны — и,конечно, ни хрена не удастся угадать…

Синюю «шестерку» с затонированными «под уголь» стеклами онувидел издали. Другой машины на улице не имелось. Подъехав ближе, он рассмотрелсовершенно невинные номера: интересно, если это менты, то как их Глыбавычислил? Чутье у него, конечно, на вечных неприятелей фантастическое, но всеже?

Он медленно проехал мимо, не спеша развернул машину бамперомк воротам, поглядывая сначала в зеркальце заднего вида, а потом краешком глазакосясь. Ага! Распахнулись сразу две дверцы, обе правые, с сиденья рядом сводителем вылез какой-то индивидуум в штатском, а с заднего — обмундированныймент, и оба целеустремленной (однако неспешной) походочкой двинулись прямок смолинским воротам. Уже на дальних подступах были звонко облаяны бдительнойКатькой.

Когда притворяться, будто не замечаешь столь решительноидущих к тебе незваных гостей, было бы просто глупо, Смолин поступил, как иследовало добропорядочному обывателю, ни в чем предосудительном не замеченному:не спеша развернулся и уставился на подходивших абсолютно спокойно, безвыражения. Бросил Инге:

— Катьку запри, пожалуйста…

Она посмотрела с тревогой, но ничего не сказала, скрылась водворе. Незнакомцы подошли вплотную, тот, что в штатском, уже держал в ладонинераскрытую ксиву, а тот, что при мундире, просто-напросто встал с безразличнымвидом в полушаге от него. Лейтенант всего-то, наверняка прихваченный длядекорации — не самый крутой трюк из их богатого арсенала…

— Гринберг Василий Яковлевич вы будете?

— Аз есмь, — сказал Смолин.

— Вы, это… — дернулся обмундированный, судя пофизиономии ни черта не понявший.

Однако второй вмиг успокоил его коротким многозначительнымвзглядом, раскрыл перед Смолиным свою ксиву и подержал достаточно долго.

«Очень мило, — сказал себе Смолин. — Майор,понимаете ли, Грищук, убойный, знаете ли, отдел, причем, что характерно,областного ГУВД. Эт-то еще как прикажете понимать? Мы все, вместе взятые,которое десятилетие за совершенно другими отделами числимся, можно сказать,спокон веку, отроду не касались тех невеселых дел, какими «убойщики» ведают.Что еще за новая напасть на мою седую голову?»

— Чем могу? — спросил Смолин без всякоговыпендрежа. Просто обозначил голосом независимость и чистоту перед законом.

— Я веду следствие по делу об убийстве КондратьеваАлексея Фомича… вы ведь были хорошо знакомы? Вот… Хотелось бы вас допросить вкачестве свидетеля.