Я не успела ему ответить – ко мне подскочил Гоша.

– Так я не понял! – заорал он. – Так это че, не было никакой мокрухи, что ли?

– Я ненавижу вас, всех ненавижу! – в голос зарыдала вдруг Ксения. Она кинулась к стене и принялась дергать на себя массивный фотографический портрет Багринцева. Он никак не поддавался, гвоздь ходил туда-сюда, сыпалась штукатурка. И Ксения, обессилев, рухнула на пол и запричитала:

– Я так хотела, я так мечтала… Этот старый маразматик испоганил мне всю жизнь! Я вышла за него замуж – мне было двадцать четыре, а ему пятьдесят три! Я преклонялась перед его талантом, а он погубил мою молодость, он сделал из меня параноидальную истеричку. Он так и норовил сбежать из дома, чтобы трахаться где-то на стороне. Я заставляла себя подозревать каждую юбку, не хотела верить в очевидное: что он еще и грязный извращенец. Играла роль преданной жены великого гения. Мне так хотелось… хотя бы после его смерти доказать, что все было не напрасно. А вы… вы выволокли на свет всю эту грязь, вы все уничтожили, все сломали…

Она рыдала низко и страшно. Катя бросилась к ней с утешениями. Влад схватил со стола бутылку и жадно приложился к горлышку. Ника подошла ко мне, ухватилась за мое плечо, шепча:

– Мамочка! Я не хочу больше здесь, мне… мне так гадко… Поедем домой!

– Сейчас. Сейчас поедем, доченька, – пообещала я и, оглянувшись вокруг, спросила: – А где Вацлав?

В поднявшейся суматохе он успел куда-то исчезнуть. Исчез и его агент. Влад пожал плечами. Ксения взвизгнула:

– Не знаю, не знаю! Будь он проклят, мерзкий извращенец! Чтоб он сдох!

И мне вдруг снова стало страшно. Я поняла, что это еще не конец. Что-то еще должно было случиться в этот безумный вечер.

– Катя, – попросила я, – отвези, пожалуйста, мою дочь домой. Ника, ежик мой, успокойся, успокойся, милая, все хорошо. Я скоро вернусь, обещаю.

Я выбежала из здания театра. На улице свирепствовала настоящая зимняя метель. Тусклые огни фонарей дрожали и двоились во взбесившейся снежной мгле. Ветер забрался ко мне под распахнутое пальто, дернул шарф на шее. Из-под ног взметнулась злая поземка. Я добежала до машины, запрыгнула в салон и захлопнула за собой дверцу, отгородившись от взбунтовавшейся стихии.

Я должна была найти Вацлава. Мне нужно было его увидеть, опередить, что-то остановить. Что именно – я не знала сама.

Метель… Снег в лицо… Ледяные капли на веках, как замерзшая речная вода. Мрак и смутные вспышки света, размытые тени в метели. Красные светящиеся цифры на светофоре мигают в такт пульсу. Хочу закурить. Ветер ломает сигарету в пальцах.

– Ты не убивал, – свистит ветер.

– Он был жив, жив, – стонет хлопающая на ветру дверь подъезда. Все могло быть иначе.

Желтый прямоугольник с черными шашками вспыхивает в снежном вихре. Я поднимаю руку, останавливаю такси.

– Куда едем?

Водитель оборачивается ко мне. У него лицо мертвеца: землистая, зеленоватая кожа, бескровные провалившиеся губы. Я в страхе отшатываюсь, захлопываю дверь. Опять холодное снежное крошево.

Я шел вперед и бессмысленно читал вывески. «Стоматологическая клиника «Улыбка», «Кафе «Рандеву», «Ткани. Швейные принадлежности. Фурнитура». Стас… Да, он знал все, с самого начала знал. Я говорил ему, что погубил свою душу, что я убийца, а он ни разу не возразил мне.

«Цветы. 24 часа». Интересно, кто покупает у них букеты ночью? Наверняка толкают из-под полы белый, оборудовав для прикрытия цветочную палатку. Белый, белый… Снег белый, белое лицо Багринцева на ковре…

Почти двадцать лет на меня глядели его усталые, печальные глаза. Я жил в вечном страхе, с криком просыпаясь по ночам. Я не мог ни с кем связать свою жизнь, боялся долгих, серьезных отношений, предпочитая случайные, короткие романы. У меня нет ни одного близкого человека – ни любовника, ни друга, ни семьи – из-за страха разоблачения, что однажды проговорюсь, выдам себя, и сразу станет очевидно, какое я чудовище.

Нужно ехать, ехать куда-то. Эта метель… Я вспомнил вдруг тот вечер, когда стоял на балконе общежития с Адой и воздух пах снегом. Я любил ее? Наверное, любил, да… Мне так хотелось подчинить себе ее презрительное спокойствие, стащить с ее лица горделивую маску. Я хотел поцеловать ее тогда. Все еще могло получиться. Я бы мог жениться на ней… Любил ее, больше всего на свете тогда любил. В тот вечер я еще не был убийцей. А потом…

Я едва не налетел на пару подростков, самозабвенно целовавшихся в подворотне. Девчонка взвизгнула и засмеялась. Парень загородил ее собой, защищая от неуклюжего прохожего. Мы с Адой могли бы так же целоваться в метели. Восемнадцать лет назад.

Я бы вернулся тогда. Если бы знал, что он не мертв, только потерял сознание, я бы вернулся. Я бы помог ему встать, остановил кровь. Я бы умолял о прощении, на колени бы встал, только бы он остался жив. И он простил бы меня, мой чуткий, мой великодушный учитель. Не было бы никакого инфаркта. Мы вместе сожгли бы фотографии, а потом бы пришла Ада и сказала, что отказывается от роли. Все было бы иначе, все.

Я вынырнул в переулок, остановил частника.

– Куда тебе, командир? – спросил квадратный мужичонка с лохматыми седыми бровями.

У Багринцева тоже были серебряные брови.

– В «Националь», – бросил я.

Пальцы заледенели, слушались плохо. Я достал портсигар и вдохнул дозу, втер остатки порошка в десну. Метель заметалась в моей голове.

Такси остановилось на светофоре. По тротуару, надвинув на голову капюшон куртки, наклонившись вперед под ветром, шел какой-то человек. Наверное, проклинает все на свете, думает, как достала жена, начальник, как бы разом убить их всех. Что ты знаешь об убийстве? «Нет, с рук моих весь океан Нептуна не смоет кровь»…

Я отвернулся в другую сторону. И в соседней машине увидел Аду. Она нетерпеливо посматривала на светофор и постукивала ладонью по рулю. Она была красива – золотые волосы смешивались с темным мехом шубы. Губы страстно обнимали сигарету. Она похожа на мою мать. Пани Мирослава… Двойники, кругом одни двойники, чьи-то отблески, копии, тени. Нет ничего настоящего, одномерного, полнокровного. Мир призраков…

Я мог бы сейчас быть женат на Аде. Я бы заставил ее полюбить меня, я мог тогда, я чувствовал. Мы вместе выходили бы на сцену. Ночью ее голова лежала бы у меня на груди. И эта девочка с наивными и дерзкими синими глазами считалась бы моей дочерью.

Ничего не вышло. Все разлетелось в прах из-за того, что я испугался, удрал из кабинета, даже не послушав пульс у старика.

Не хочу видеть Аду. Она станет сочувствовать мне. Мне никогда не удавалось ее обмануть, она знала, что внутри я слаб, изъеден страхом. Что я все так же гляжу, оцепенев от ужаса, в черно-зеркальную воду, сомкнувшуюся над головой моего брата.

Ничего нельзя изменить. Все совершается раз и навсегда. Есть какая-то параллельная реальность, где пани Мирослава лениво и безвольно стареет, лежа в гамаке в солнечных лучах. Где Стас выныривает из реки и брызгает на меня водой. Где я поднимаю Багринцева с ковра, мы просим друг у друга прощения и вместе пьем коньяк. Где Ада – моя жена… Где она, эта другая реальность, где этот параллельный мир? Как мне попасть в это зазеркалье?