Балашофф пожал Никите руку и потом вытянул ее вперед.

— Что?

— Мой пистолет.

— Ах, извините, забыл. — Никита не без удовольствия взвесил на руке отличный «Вальтер ПИК», редкое для Москвы оружие, и со вздохом сожаления вернул его американцу.

Балашофф вышел из машины и, качаясь, направился к «шевроле». Ему было трудно продвигаться сквозь автомобильный поток. Он еще не пришел в себя после Никитиного удара. Алексей и Петр тут же забрались в машину и повернулись к Никите, ожидая приказаний. Спать вторую ночь на стуле в своем кабинете у него уже не было сил. Ехать еще на одну явочную квартиру Сергея Борисовича тоже казалось не лучшей идеей. Не хотелось бы пережить второй такой налет в течение одних суток. Домой идти однозначно нельзя. Засады, может быть, там и нет, но наблюдение у подъезда точно выставлено. Наверное, сегодня весь день спортивного вида молодой человек сидел на лавочке рядом с Арсеньевичем и вел ничего не значащий разговор, густо пересыпанный наводящими вопросами. А Арсеньевич, старый чекист, простодушно водил его за нос. И упивался своей собственной значимостью. Он не предаст, потому что у него нет возможности предать, и потому что «игра в шпионов» — его любимая игра. Внутреннее «я» Арсеньевича не позволит ему ответить честно хотя бы на один вопрос. Нет, на философские вопросы он отвечает откровенно и очень охотно — рассуждает о политике, о президенте, о правительстве, о международной обстановке. Но стоит спросить у него: «Арсеньевич, а сколько комнат в твоей квартире?» — и на такой определенный вопрос последует очень неопределенный ответ: «Ну, это как считать. Если с кухней, то две, а если с ванной, то одна». На самом деле у него четырехкомнатная квартира, как и положено ветерану невидимого фронта.

Оруженосцы ждали решения. Никита сказал:

— Все, ребята, на ближайшие несколько часов антракт. Клоунаду продолжим с рассветом. Везите меня к Курскому вокзалу.

* * *

Никита выбрал Дашу. От Курского вокзала, где легко затеряться среди огромных толп, бегущих навстречу друг другу, до ее дома было примерно три квартала. Старая Басманная улица.

К тому же, все так прекрасно совпадает. Она пишет детектив и наполовину в панике, а наполовину в бешенстве от того, что не знает, как это делается.

И все-таки Никита никак не мог решиться набрать Дашин номер. С одной стороны — ему не хотелось втягивать ее в эту историю, с другой стороны, он очень хотел ее увидеть и хорошо понимал, что даже если он решит скрывать от Даши свои приключения, то ему это долго не удастся. Плохо ли, хорошо ли пишет Даша, но того, что она умеет копаться в душе, у нее не отнять. Психологически она его расколет очень быстро. Тем более, что Никита не умеет сопротивляться ее натиску. Дилемма. Поехать к любимой женщине — привести с собой неприятности, не поехать — исчезнуть для нее на долгое время. А она начнет искать, звонить, потом решит, что он ее бросил, обидится, наделает глупостей.

— Что передать Сергею Борисовичу, Никита Иванович? — бросил Леха вдогонку, когда Никита уже почти смешался с толпой.

— Расскажи правду. И пусть меня не теряет. Буду вовремя и поделюсь скорбными мыслями. Так и передай по буквам — скорбными.

Никита не знал точно, правильно ли он поступает. Он не знал, как вообще следует себя вести человеку, который волей обстоятельств стал частным сыщиком. Никита пробивался сквозь толпы людей, бегущих от поездов к метро и от метро к поездам, беспечно фланирующих среди привокзальных киосков, идущих на посадку в коммерческие автобусы. Строители сооружали что-то невообразимое прямо перед вокзалом — их тоже было очень много, и они поднимали в этом людском потоке свои отдельные завихрения и водовороты. В этой безразличной толпе кто угодно мог оказаться шпионом. Поток шел на поток. Безликие безразличные лица мешались меж собой. Единственное, что его успокаивало, это то, что филер, пусть более профессиональный, находится в таком же положении, как и он. Пройдя по курскому тоннелю и потом вдоль длинного ряда ларьков, Никита оказался в почти пустом пространстве огромного количества разбегающихся друг от друга маленьких улочек. Теперь у него преимущество. Он быстро пошел вперед, свернул в переулок, переждал, не услышал следом бегущих шагов. Это решило все. Скорее всего, никто за ним не гонится, никто его не выслеживает.

Постояв какое-то время в подворотне очень старого и очень красивого московского дома, Никита решил поверить самому себе. Ему казалось, что за ним никто не идет. Он вышел из подворотни и пошел вверх по улице. За спиной никого не было, но ощущение, что, может быть, кто-то следит через спутник или очень быстро бежит по соседним крышам, не оставляло. В конце концов Никита вышел к Дашиному дому. Он всегда подъезжал к нему на такси, но теперь, когда он вышел к этому дому походным порядком, он не смог его узнать. Это был тот же самый дом — старый, дореволюционный, с атлантами и кариатидами, но выглядел он как-то по-другому. Никита долго стоял в переулке, не решаясь перейти большую дорогу. Никита глубоко втянул воздух, поднял руки, потом прижал их к плечам и сказал:

— У рояля Сосновский.

Сосновский был фантомом детства. Почему он запомнил эту фамилию, трудно сказать. Наверное, потому что детская память очень цепка. В детстве каждое утро, когда мама будила его в школу, а он не хотел вставать, чтобы разбудить его, она включала телевизор. По телевизору в это время показывали одно и то же — детскую утреннюю гимнастику. И безразличный голос объявлял: «У рояля Сосновский». Никита так никогда и не увидел этого Сосновского, потому что полностью просыпался только тогда, когда зарядка заканчивалась. В итоге эта фраза стала его личной, и никто вокруг не мог понять, что же он имеет в виду.

Никита присел, выпрямился и пошел через дорогу. Дойдя до подъезда, он еще раз оглянулся. И опять не заметил ничего подозрительного. Набрал Дашин код на домофоне. Два раза там что-то щелкнуло, и Даша обрадованно спросила:

— Корнилов, ты опять без звонка?

— Прости, Даш, как-то времени не было.

Зуммер домофона дружелюбно загудел, Никита повернул ручку, и дверь открылась. Выйдя из лифта, Никита остановился на лестничной клетке, рассуждая, как наиболее удобоваримо объяснить Даше, что она попала в крупные проблемы. Ни одна толковая мысль в голову не пришла. Он нажал на звонок, и вышла Даша с криком:

— А, Корнилов, наконец-то ты появился. Ты, наверное, решил, что тебя тут разлюбили? Так вот, тебе не повезло. Тебя здесь все еще любят. Если ты немедленно покаешься в своих грехах, то тебя тут полюбят еще больше.

Никита осторожно прикрыл рукой ей рот:

— Тише, дорогая. Сдаюсь. У тебя есть выпить?

Даша понимающе моргнула и показала глазами на дверь. Никита прошел в комнату. А она отправилась на кухню. Он включил телевизор и попытался сосредоточиться на новостях. Но ничего не получалось. Никита вообще не мог смотреть теленовости, потому что если не первым, то вторым или третьим номером в любой информационной программе на любом канале стояла Чечня. И это раздражало. Не потому, что он недавно вернулся оттуда. А потому, что журналистский рассказ о подрыве федеральной колонны, о бандитском налете на районную администрацию или блокпост, о перестрелках в горах всегда был сух и короток, и редко картинка в нем была боевая. Всегда можно было увидеть лишь последствия того, что произошло, а не само живое событие. Понятно, чтобы попасть на событие, журналисту нужно время и куча разрешений от военных властей. И все же Никита не мог смириться с внутренним ощущением фальши. Журналист говорит: «Убито столько-то, ранено столько-то», — и зритель ничего не чувствует. А Никита чувствует, — и выключает телевизор.