* * *

Уют и стабильность царят в квартире: по утрам на столе стынет заботливо приготовленный завтрак, вечера проходят за сериалами и болтовней ни о чем.

Бабушка сжилась с новой ролью «бабушки взбунтовавшегося подростка» и реально поверила в то, что я влюблена в Сашу, – зубы скрипят от раздражения, когда она заводит приторные разговоры о нем.

А он звонит каждый день, спрашивает о делах, зовет куда-то, несет чушь и противно ржет в трубку. Отвечаю ему односложно или вовсе игнорирую докучливые звонки.

Всю неделю, задыхаясь от нехватки чистого свежего воздуха, жду вестей лишь от одного человека, но он отключил телефон и не выходит на связь.

Красивая искренняя улыбка, теплая рука, долгий взгляд и поцелуй в темноте сказочными картинками вспыхивают в воспоминаниях в любое время дня и ночи, заставляя всхлипывать, страдать и глупо улыбаться. Летаю по воздуху и мечтаю: мы обязательно будем вместе, плевать на все и вся. Все будет хорошо.

Только в пятницу, взвизгнув от счастья, слышу в трубке длинные гудки и механический голос, предлагающий оставить сообщение.

– Егор, привет… Это Соня. Пожалуйста, приди на пустырь! – умоляю я после звукового сигнала.

* * *

Тучи стадом сбились над головой, клубятся и давят на плечи, пронзительный сырой ветер задувает за шиворот, резиновые подошвы скользят и увязают в грязи. Дрожу от предчувствия скорой встречи – я соскучилась, мне нужно столько всего сказать Егору!

Прорываюсь на пустырь и замираю от разочарования – последние птицы, громко каркая, торопливо взмывают вверх и исчезают в лохмотьях укрывшего посадки тумана. На поляне никого нет.

Медленно прохаживаюсь по пожухлой траве, ежусь от холода и тоски, взбираюсь на бочку и жду, жду, жду… И гоню прочь сомнения – он не может не прийти после того, что было.

Возможно, что-то произошло?

Я впадаю в отчаяние и глотаю слезы – время убывает по капле и истекает совсем, над далекими кронами маячит ранний, еле заметный вечер. Спрыгиваю на траву и, опустив лицо, иду к выходу – заторможенно, без мыслей и чувств, словно заржавевший, забытый на необитаемой планете робот.

У бурьяна я натыкаюсь на Егора и отступаю на шаг.

От вороха эмоций слабеют колени, счастливая улыбка расцветает на лице и тут же тускнеет: он выглядит удрученным и усталым.

Расставляю руки и бросаюсь к нему на шею.

– Я скучала по тебе как сумасшедшая! Ты прав во всем. Никого твой папа не убивал – я нашла эти чертовы серьги и приперла маму к стенке… У Сони был парень – сын того самого Горелова. В тот вечер они сильно поссорились, он был последним, кто видел ее живой… Вот почему так необъективно вели расследование, вот почему никто не стал разбираться! Я готова рассказать об этом всем, чтобы ты мог жить спокойно. Я хочу помочь. Я люблю тебя, Егор! – уткнувшись в колючий воротник, умираю я.

Он застывает, над пустырем повисает растерянная тишина.

Егор сбрасывает с плеч мои запястья и резко отталкивает меня – лишь отлетев на полметра, я осознаю, что случилось, и в ужасе смотрю в непроницаемые черные глаза.

– Наумова, поиграли, и хватит, – хмурится он. – Ты реально достала. Я немного подумал головой и, в общем… Я не могу ответить тебе взаимностью.

– Что? – шепчу и по инерции пячусь назад.

– Лови подробный расклад наших с тобой дел, – издевательский, ледяной тон ножом проходится по сердцу. – Поверь, если ты поведаешь это людям, ни хрена не изменится. Прошу тебя: просто не мешай мне! Забудь обо всем, не звони больше и не подходи в школе. И выбрось из башки всю эту дурь про любовь.

Я не верю ни единому сказанному им слову: поцелуи, прикосновения и взгляды были красноречивее пустых звуков, но под ребрами взрывается невыносимая, выжигающая все другие чувства боль.

– Я люблю тебя! – мои губы кривятся, но упрямо повторяют: – Я люблю тебя, Егор. Пусть они все лесом идут – я докажу, что они ошибаются на твой счет. Я тебя люблю!

Тепло в его глазах оживает, притягивает и завораживает, но тут же сменяется тоской и злостью.

– Хватит. Завязывай. Я серьезно. – Егор поправляет смятый мной воротник и кивает на прощание. – Давай, пока!

– Но это же несправедливо! Давай хотя бы попытаемся! Ты же можешь! – кричу вслед, но он исчезает за стеной из серых промокших стеблей. И я остаюсь одна.

Меня с детства учили быть осторожной, осмотрительной, послушной и разумной. Но никто не объяснил, как выстоять после предательства – что предпринять, когда висишь над пропастью в темноте и захлебываешься от негодования и боли?

Рухнули идеалы, рухнула вера в порядочность и добро.

Иногда я жалею, что спрятала серьги обратно в шкатулку, – нужно было в тот же день закатить бабушке грандиозный скандал, а не щадить ее чувства. Ведь она не пощадила никого…

Когда-то ее прекрасный, идеальный мир, прячущий за красивым фасадом множество страхов и заблуждений, рухнул под их тяжестью, но она упрямо склеила из осколков новый – неприступный и наглухо закрытый, и снова принялась за старое. Она убеждена в правильности официальной версии событий и продолжает фанатично верить, что истинны лишь ее представления о жизни, а все, что идет с ними вразрез, вредно и опасно и вообще не должно существовать.

Рядом с ней никто не смеет принимать собственных решений – зато ее амбиции удовлетворены, на ее глазах мучают и травят ни в чем не повинную семью – зато ее светлый образ остается незапятнанным.

Она никогда не признает своих страшных ошибок просто потому, что так удобнее… Словом, она ничем не отличается от других жителей городка.

У меня внутри что-то сломалось – бабушка не чувствует вины и не раскаивается, и я не могу ее больше любить.

Я вообще больше не могу любить людей.

Всех. Кроме одного…

Темные, пронзающие ненавистью глаза видят изнанку этого мира и прячут за глухой чернотой неизбывную боль, но умеют быть теплыми – сколько раз они смотрели на меня с неподдельной искренностью, плавили и завораживали так, что декорации уродливой реальности отодвигались на второй план…

Егор оттолкнул меня и отгородился фирменным ледяным спокойствием, но я знаю его настоящего.

Он доверил мне самый страшный секрет. Он верит мне.

И пусть без него мои дни слились в череду переполненных одиночеством и звенящей тишиной секунд, я все равно найду способ помочь ему.

* * *

Последний день каникул начинается с маникюра – выдуваю в светлый лак пасту из разобранной шариковой ручки и, взболтав флакончик, крашу коротко обстриженные ногти черным.

На оттопыренный палец капает слеза, я шмыгаю носом.

В груди болит, ноет и печет.

Егор был со мной очень жесток, но им движет желание не создавать проблем. Скорее всего, он прав: стоит нам пройтись рядом по Микрорайону или заговорить в школе, и я тоже стану неприкасаемой, ничтожеством, нулем. Никто не вспомнит моих прежних заслуг. Но я больше не боюсь чужого мнения – у меня не осталось авторитетов.