Ласси вытащила из кармана носовой платок и утерла лицо:

— Наверное. И все равно я хочу ее убить.

Медведь заворчал. От этого у ласси задребезжало в костях, а Ролло заскулил.

— Тебе не положено даже знать, что она существует, — предостерег девушку медведь. — Не говори о ней больше. Не задавай вопросов. Не угрожай ей. Год скоро кончится.

— Вот и Ханс Петер так же говорит, — фыркнула ласси, вырываясь из медвежьих объятий. — Жди и будь осторожна, ничего не делай, просто жди, а потом иди домой. А я так не могу! Эразм был добр ко мне, а теперь он мертв.

— Задавая новые вопросы, ты его не вернешь. Только хуже станет, — предупредил исбьорн.

— Куда уж хуже? — взъярилась ласси. Она затопала по библиотеке, срывая книги с полок и бросая их на пол. — Жизнь моего брата разрушена. Эразм мертв. Все слуги — их жизни она тоже сломала. И твою жизнь, и мою. А девушка, чей бюнад я нашла, тоже, скорее всего, мертва! Должен быть какой-то способ сразиться с ней.

— Нет никакого способа. Мы можем только ждать, смотреть и надеяться. — Медведь с беспокойством наблюдал за тем, как она бесится.

— Что это значит?

— Я не могу тебе сказать.

Ласси набросилась на него.

— Ты! — Она наставила трясущийся палец на широкую белую морду. — Ты ее боишься!

— Разумеется, боюсь! — крикнул он, вскакивая. — Ты Знаешь, что она… — Слова его резко оборвались. Он немного постоял молча, а затем раздраженно прорычал: — Я не могу… Будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты бы тоже ее боялась! — Он подошел и встал нос к носу с ласси. На своих четырех лапах он был ростом с девушку, стоящую на двух ногах. — Поверь мне: все может стать гораздо, гораздо хуже. Она способна заставить тебя пожалеть, что ты вообще на свет родилась.

После этого он ушел.

Ласси сдернула со стола выложенный драгоценными камнями глобус мира и запустила им в уже треснувшее окно. Ледяная пластина со скрипом проломилась, глобус полетел по воздуху, словно падучая звезда, и разбился о зазубренный лед у подножия дворцовых стен.

На следующий день саламандры со слезами сообщили ласси, что пропала мадам Грей. Ночью пришла она и забрала домоправительницу.

Ласси две недели не выходила из своих покоев.

Когда забрали мадам Грей, ласси стала вести себя так, как умоляли ее брат и исбьорн. Она прекратила расспросы. Перестала клянчить сведения у Ханса Петера. Ее, отвергнутую матерью при рождении, ничуть не испугала перспектива пожалеть, что она родилась на свет. Но ее тошнило при мысли, что Эразм и мадам Грей пострадали из-за нее.

И все же ласси не могла просто сидеть на месте без дела. Она спросила Фиону, нельзя ли получить новую ткань, чтобы сшить себе одежду. Тролльские платья девушка отказывалась носить, а свою лучшую юбку испортила, встав на колени в луже чернил. Одежда Товы (ибо ласси была убеждена, что это одежда Товы) подошла бы ей с минимальными изменениями, но девушке казалось чем-то вроде кощунства прикасаться к ней. Фиона кивнула, и на следующий день гостиную заполнили отрезы шелка, бархата, тонкого льна и катушки шелковых нитей.

С самоуничижительным смешком ласси сшила себе наряд вроде тех, к каким привыкла дома, а не тех, какие носила в последнее время. Фиона убрала тролльские платья, и гардероб медленно наполнился длинными юбками в форме колокола, обтягивающими жилетами и сорочками с присборенными рукавами — такие носят сельские девушки в Норвегии. Правда, у норвежских крестьянок вряд ли водились юбки из сочного синего бархата и жилеты из изумрудного атласа.

Шитье занимало руки и даже рот ласси. Когда она шила, то поджимала губы, или жевала их, или высовывала язык. Ее братья и сестры всегда посмеивались над этой ее манерой, но она не могла побороть привычку, как ни старалась. Теперь эта привычка оказалась даже полезной, поскольку мешала ласси задавать вопросы. Но неутихающая ярость на принцессу троллей делала пальцы неловкими, а движения торопливыми. Девушка безжалостно кромсала материю и гневно бросала в камин огромные куски ткани, если не удавалось проложить прямой шов.

Покончив с новым гардеробом, ласси обнаружила, что ей стало гораздо труднее удерживаться от вопросов. Но слуги теперь избегали ее, да и исбьорн тоже, кроме обеденного времени. Даже саламандры, болтливые маленькие повара, так оживлявшие ее первые дни во дворце, отвечали односложно, когда она заходила в кухню.

Ласси уже успела обыскать весь дворец сверху донизу. Но теперь она проделала это снова, решительно настроенная найти разгадки, не подвергая опасности никого другого. Она переворачивала вверх дном незнакомые комнаты, рылась в кучах чесальных гребней, ворочала маслобойки и разбирала веретена, прялки и ткацкие станки. Она даже опрокинула все наковальни в зале, полном инструментов для работы по металлу, чтобы посмотреть, не написано и не вырезано ли что-нибудь на их нижней стороне, но там ничего не оказалось.

Она спросила исбьорна насчет залов, заполненных домашней утварью. От подобных вопросов никакого вреда — просто любопытно, зачем во дворце комната, полная старых маслобоек.

Медведь покачал головой, озадаченный не меньше ее, и предположил, что их привлекает нечто в инструментах. Кого «их», уточнять не требовалось. Ласси знала: троллей. Безмолвных, невидимых правителей этого странного королевства голого льда.

— Это как ложка Рольфа Симонсона, — заметил Ролло, подняв глаза от своей миски.

Ласси и исбьорн в замешательстве переглянулись.

— Франкская серебряная ложка Рольфа Симонсона, — пояснил Ролло. — Вспомни: она лежала на каминной полке и все ею восхищались, но никто ее не использовал для еды, потому что она иностранная.

— Ну конечно! — кивнула ласси. — Один из его сыновей выменял ее на двух оленей в Христиании. Очень изящная вещица. — Она наморщила носик и посмотрела на ложку, которой ела. — Хотя не такая красивая, как эта.

— Хм, — пророкотал исбьорн. — Вероятно, Ролло прав. Наверное, такие вещи привлекают их, потому что они нездешние.

Во время этой беседы селки Фиона подавала ужин. Она переводила пристальный взгляд с медведя на девушку, пока они разговаривали, и ежилась, когда медведь упоминал «их». Ласси никогда прежде не видела высокую гордую женщину-тюленя такой напуганной. Когда она уносила поднос, то неуклюже держала его одной рукой, а пальцы другой сложила в странный знак и прижала к боку, словно отгоняя злых духов. Медведь и ласси оба заметили это, но ни тот ни другая не проронили ни слова. Видеть подобное поведение Фионы было почти неловко.

На следующее утро ласси проснулась на рассвете и увидела нависшую над ней Фиону. Селки гримасничала и хмурилась в бледном утреннем свете. Ласси взвизгнула и отползла на другую сторону кровати. Ее ночной сосед уже ушел, но постель еще хранила тепло его тела.

— Что такое?

Селки продолжала гримасничать и хмурить брови.